Управление - стр. 58

евреи. Антисемитизм, которого придерживались коричневорубашечники, казался ему завистью малообеспеченных, ведь, по его наблюдениям, евреи были попросту в среднем смышленее других, что, по его мнению, являлось истинной причиной, почему их не любили так же, как ботаников в школе. Идея мирового еврейского заговора казалась ему смехотворной: если он существует, почему же тогда большинству евреев живется так плохо? Вероятно, говорил он себе, партия использовала широко распространенный антисемитизм только для того, чтобы таким образом набрать голоса. Все остальное, что они делали – эти факельные шествия, маршевые песни и то, как разговаривал их фюрер, – было в конечном счете не менее примитивно.

Тем не менее коричневорубашечники как-то очаровали его, потому что это движение в своей совокупности излучало нечто подобное тому, что он ощутил, когда заставлял девушку покориться его воле. Мысль, что самым важным является воля, нравилась ему. Единственным законом, которому можно было подчиниться, был закон природы, а она – жестокая богиня, ибо она считает, что право на жизнь имеет сильный, а не слабый. Сила была его собственным аргументом и собственным оправданием, ибо силен тот, кто смог взять, что пожелал, и сумел навязать миру свою волю: это происходило от великой жестокости и в то же время было так просто, что, в сущности, даже не нуждалось в обсуждении. Обсуждения были лишь отвлекающими маневрами слабых, которые не хотели, чтобы сильные узнали правду, а именно то, что природе было угодно, чтобы сильный выжил, а слабый умер, – другими словами, чтобы мир принадлежал сильным.

Так в феврале 1930 года Ойген Леттке вопреки всем предостережениям вступил в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию.

Он не был особо покладистым членом партии. Он не любил привычных товарищеских пьянок, равно как и петь на них в состоянии полного опьянения дурацкие боевые песни. Он носил такую же коричневую рубашку, как и остальные, такой же ремень, брюки чуть ниже колен и такую же красную боевую повязку со свастикой, но все равно он излучал нечто такое, что не позволяло большинству товарищей даже ожидать, что он станет участвовать в чем-то, к чему он не испытывал ни малейшего желания.

Маршировать вместе – в этом, вероятно, что-то было. Видеть, как прохожие втягивают головы в плечи или вздрагивают, потому что чувствуют силу, о которой им сообщал строевой шаг. Идти ночью с факелом в руке и ощущать архаичный страх, который они вызывают.

Но, в конечном счете, это тоже не было истинной причиной его поступка, он делал то же, что и всегда: снова шел своим путем.