Украденные библиотеки. Нацисты, европейское литературное наследие и тайная интеллектуальная война против истории - стр. 29
Возможно, когда-то влюбленные сидели под этим дубом вместе? Но был и еще один миф, связанный с этим деревом: считалось, что этот дуб каким-то мистическим образом связан с судьбой Германии. Пока жив был дуб, Германия должна была стоять. Однако гибель дерева сулила гибель немецкой нации.
В итоге дуб стал двумя совсем разными символами – одним для эсэсовцев-надзирателей, которые решили сохранить дуб, и другим для узников лагеря. Для эсэсовцев дуб был связующим звеном с великой германской культурной традицией, истинными наследниками которой они себя ощущали. Охранявшие лагерь войска СС активно участвовали в культурной жизни Веймара. Лучшие места в Национальном театре, которым когда-то руководил сам Гёте, были зарезервированы для соединений СС «Мертвая голова». Труппа также посещала Бухенвальд, где давала представления для надзирателей. Однажды перед ними была исполнена романтическая оперетта «Страна улыбок», которую по иронии судьбы написал один из заключенных лагеря, австрийский либреттист Фриц Лёнер-Беда. Позднее его перевели в Освенцим, где его до смерти забил надзиратель.
Для многих узников лагеря этот дуб, стоящий посреди сущего ада, олицетворял все мечты, фантазии и надежды, которые не давали им погибнуть. Для узников, воспитанных в немецкой культуре, дерево символизировало другое, более просвещенное государство, чем то, которое держало их в тюрьме. Немецкий писатель и поэт Эрнст Вихерт в романе о лагерной жизни «Лес мертвецов» описал, как дерево дарило утешение его альтер эго, Йоханнесу:
«Когда Йоханнес снова покинул проход между бараками, где они проводили свой вечерний час досуга, уже сгущались сумерки. Через минуту он уже стоял под дубом, тень которого, как говорили, однажды падала на плечи Гёте и Шарлотты фон Штейн. Дуб рос на одной из лагерных дорожек, только от него и можно было беспрепятственно смотреть на землю внизу. Луна взошла над поросшими деревьями холмами, и последние звуки лагеря растворились в тишине. Некоторое время он смотрел в темнеющее небо, такой одинокий, словно он остался один на земле, и пытался вспомнить все знакомые ему стихи того, кто, возможно, стоял здесь сто пятьдесят лет назад. Его величие не было потеряно – оно не было бы потеряно, даже если бы его в пятьдесят лет навечно отправили на каторгу. «Благородный, любезный, хороший…» Нет, даже это не могло никуда пропасть, пока оставался на свете хоть один человек, который повторял эти слова, стараясь сберечь их до самого смертного часа».