Угрюмое гостеприимство Петербурга - стр. 33

– А, ну не беспокойся, Дмитрий, – расплылся граф в понимающей улыбке, – и сколько он у тебя… за тебя заплатил?

– Двадцать восемь рублей, – произнес Дмитрий слегка сконфуженно. Весьма солидная сумма для обеда в ресторане.

– Не беда, сегодня же ему их вышлем, – ответил Воронцов.

– Спасибо, дядя, вы очень добры.

– Ты, я надеюсь, не стал интересоваться здоровьем его батюшки? – спросил граф.

– Ах, я забыл, Александр Дмитриевич ваш близкий друг, – произнес Дмитрий. – А что, он плох?

– Был плох весною, в мае схоронили.

– Как печально!

– Хороший человек был, – сказал Владимир Дмитриевич, – статный, благородный, честный и верный отечеству. На похороны в Покровское весь Петербург собрался: даже князь Суздальский приехал. Он-то уже совсем стар и никуда не выходит.

– Помню, ребенком вы с отцом возили меня в Покровское, – вспомнил Дмитрий, – мы тогда с Романом Александровичем и Петром Андреевичем много шалостей устраивали на природе. А что, его в Покровском положили?

– Да, он так хотел, – кивнул Воронцов, – никогда таких похорон не видел. Чтобы в деревню столько мундиров, столько орденов. Но Александр Дмитриевич, конечно, был того достоин. Ему – ему! – Мойка обязана гранитом, при нем Казанский собор был освящен. Его Александр послал к Наполеону. Я помню, он рассказывал, это тогда Бонапарт его спросил кратчайшую дорогу до Москвы.

– И что ответил Балашов? – поинтересовался Дмитрий, который прекрасно знал эту историю, но любил слушать ее в дядином исполнении.

– «Есть много дорог, государь, – сказал он. – Одна из них ведет через Полтаву», – процитировал Владимир Дмитриевич. – А как он настоял на избрании Кутузова главнокомандующим! А как сражался на Бородинском поле!

– А не он ли был одним из судей, приговоривших участников восстания к острогу? – резко спросил Дмитрий.

– Он был одним из судей, благодаря которым они получили самый мягкий приговор, – твердо ответил Воронцов. – Он был мой друг, и я скорблю о его смерти. Все меньше и меньше остается нас, чьи портреты населяют галерею двенадцатого года[23]. С каждым годом уходит в бездну «могучее, лихое племя». Уж двадцать пять лет прошло, мы состарились с годами. Настанет миг, и все мы канем в Лету.

– Ну что вы, дядя, – отозвался Дмитрий, – вам еще жить много-много лет!

– Тут днями ко мне написал мой старый друг Денис Васильевич – ты его, конечно, помнишь – он в детстве был твоим кумиром.

– Конечно же! – воскликнул Дмитрий. – Настоящий гусар! Я всегда хотел быть на него похожим. И что он?

– Он прислал мне свое стихотворение, написанное двадцать лет назад: