Угли войны - стр. 33

Я наслаждалась бьющим в спину безжалостным шквалом, едва ощутимым трением серого тумана о ведущий край. Погружение в высшие измерения несло в себе риск, но, как и прыжки бейсджамперов, восторженный ужас скоро становился наркотиком. В мою бытность боевым кораблем переживание этих полетов обострялось предвкушением схватки. Теперь я была ангелом милосердия, и меня подхлестывало сознание, что каждая выигранная секунда может обернуться спасенной жизнью.

Я вывалилась в сознание на разбитой плитке разрушенного спортзала. Времени не было. Я позволила себе зависнуть на миг. Все представлялось нереальным; боль и судороги – просто от слишком энергичных упражнений в любви и сурового часа на тренажерах. А потом ноздри наполнились дымом, а уши – криками. И голова тошно поплыла от сознания, что случилось страшное. Я села, и мир перевернулся. Ноги до бедер торчали из-под халата, левая рука неуклюже повисла. Я чувствовала себя избитой, голой и заскорузлой, как жертва атомного удара. Подростки из сауны пропали, скошенные обломками, перемолотые и разбитые силой толчка.

Я была в бассейне.

Я помнила… торпеды.

Пол за моей спиной шел круто вверх, накренившись под необычным углом. Та вода, что осталась в бассейне, располагалась наклонно к палубе. Я не знала, что случилось с «Амстердамом», но по тому, как нас перекосило. поняла: искусственная сила тяжести отказала.

– Корабль?

Я, ухватившись за распахнутую створку шкафчика, подтянулась на ноги. В левой руке при каждом движении вспыхивала боль, но я почти не сомневалась, что перелома нет. Модификация сделала мои кости практически несокрушимыми. Мышцы могло смять в кашу, но плечевая кость наверняка уцелела.

– Корабль, ты есть?

Хриплый вопль в коридоре сорвался через крещендо в рваное, предсмертное молчание.

– Корабль?

Я осторожно, придерживаясь здоровой рукой за стену, шагнула в коридор, ведущий к центральной воздушной шахте. Все инстинкты велели выбираться отсюда, найти спасательную шлюпку и покинуть разбитый корабль. Тот, кто это сделал, мог вернуться и довершить начатое. Могла пострадать термоядерная установка. У меня была тысяча причин бежать без оглядки, но бросить Адама было стыдно – как бывает стыдно бросить домашнее животное. Он молодой, не бывал в бою, не испытывал телесных травм. Мне представлялось, как он сжался в комок у стены, ноги придавлены упавшей мебелью… Он рисовался мне в коме, истекающим кровью в душевой, красивая голова разбита о кафельную стену. Что он, может быть, уже мертв, мне на ум не пришло. В ту минуту я знала одно: мой долг – вернуться в каюту и проверить, как он.