Удушающая сладость, заиндевелый пепел. Книга 2 - стр. 31
– Съешь леденец – и горечь уйдет.
Повелитель ночи сотворил кусочек леденцового сахара и вложил мне в рот. Сахар растаял на кончике языка, разлился едким соком корневища коптиса [51], обжег вязкой горечью горло. Я нахмурилась и выплюнула леденец. Он упал на пол, окрашенный в цвет крови. Оказывается, только отец умел делать сладкие леденцы. Но отца давно нет в живых…
Рыбешка увидел окровавленный леденец и обеспокоенно нахмурился. Направив духовную силу к кончикам пальцев, Повелитель ночи протянул руку и не спеша погладил меня по спине:
– Не бойся, Ми’эр. Ты поправишься. Все будет хорошо.
Я задыхалась от слез. Осипшее горло пересохло, ни звука не прорывалось наружу. Слезы катились по щекам непрерывным потоком, который, казалось, никогда не иссякнет. Я не понимала, что со мной происходит. На меня словно наложили злые чары. Я схватила Рыбешку за руку:
– Наверное, всему виной черная магия, проклятье склоненной головы [52], которая в ходу у смертных. Ты снимешь с меня заклятье?
– Конечно, Ми’эр. Не волнуйся, я же здесь.
Рыбешка смешал золотой эликсир [53] с медовой водой и дал мне выпить. Постепенно мое сбивчивое дыхание выровнялось, и я перестала задыхаться.
Меня охватило легкое чувство усталости, я уснула. Но даже во сне боль неотступно преследовала меня.
Не знаю, как долго длилось мое забытье. Я спала днем и ночью. А пока спала, боль утихла. Горечь же, подступавшая к горлу, проникла в каждый волосок на моей голове. Я ощущала это отчетливо и всей своей сущностью.
Когда я снова проснулась, вернулась весна. Мягкий солнечный свет проникал сквозь окна, со двора доносились чарующие птичьи трели. За ширмой спиной ко мне сидел мужчина и играл на цине. Проникновенная мелодия «Высоких гор, текущих вод» [54] радовала слух красотой переливов, подобно бегу безбрежной реки.
Я поднялась. Босиком обогнула ширму с музыкантом, распахнула окно – и шелковистые облака, подгоняемые теплым ветром, коснулись моего лица. Пара птичек вила гнездо под карнизом, усердно хлопая крыльями. Они то ласково терлись друг о друга, то сварливо галдели, словно не могли решить, куда пристроить соломинку. Заметив, что я наблюдаю за ними, пташки перестали спорить и робко спрятали головы под крылья. И с того момента лишь украдкой поглядывали на меня сквозь перья.
– Ми’эр, ты наконец-то проснулась. Больше не засыпай так надолго, ладно? Не то проспишь даже конец света, и я не успею ни взять тебя в жены, ни позаботиться о тебе.
Я не смела повернуть головы и взглянуть на музыканта… Хотя на самом деле не могла смотреть на цинь. Давным-давно один гордец уже играл на нем, повернувшись ко мне спиной. Струна порвалась, а гордеца больше нет…