Удар «Молнии» - стр. 75
– Где же их воровать, если и коней-то нет…
– Было бы кому, а кони найдутся.
– Зачем же они, коль вы на поездах кочуете?
– Да чтобы душа цыганская не пропала! – неожиданно загоревал барон. – Чтобы кровь заиграла, когда коня берешь. Это ведь что плясать, что воровать коня – одинаково душа горит. А мои люди нынче, кроме как карманы почистить, ничего больше не умеют. Цыгане-то не карманники, не мелкие воришки… Давай-ка, рома, выпьем вина! Говорят, нельзя, когда антибиотики колют, да где наша не пропадала! Хорошо ты пляшешь!
Он сам налил ркацители в чайные чашки, попробовал, теплое ли, и чокнулся с Грязевым. Мутные, болезненные глаза его просветлели. Барон выпил до дна, погасил назревающий кашель.
– Григорий тоже хорошо пляшет. Но воровать коней не умеет. Взять не может, шарахаются кони… Мы теперь покупаем коней. Коней покупаем – тряпки продаем. Тряпки продаем – коней покупаем. Цыганская ли это жизнь?
Грязеву показалось, слеза мелькнула в темных цыганских глазах, да «профессорское» воспитание сдержало ее, высушило внутренним огнем.
– Далеко ли кочуете? – спросил Саня, чтобы поддержать разговор.
– Гостя обмануть – Бога обмануть. – Он поднял сухие, воспаленные глаза. – Скажу тебе: в последний раз кочуем. Мой дед привел этот табор из Сербии. Говорил, и тогда уж были плохие времена для цыган, от немцев ушли в Россию. Отец откочевал на Дальний Восток, думал, там будет воля… А нет теперь воли в России, ни для русских, ни для цыган. Я повел людей назад, да только теперь в Сербию не уйти, опять война там… В Краснодарский край пойдем, привыкли мы жить у моря. Пойдем с нами? Если плясать умеешь, значит, вольный ты человек, и вижу, холостой, одинокий. Невесту тебе дадим, женим на цыганке. Та, что плясала с тобой, – нравится? Небось думаешь, молодая совсем… По нашим обычаям – невеста, четырнадцатый год пошел. Не смотри, что как тростинка, радуйся. Не заметишь, как растолстеет…
Сначала Сане Грязеву показалось, что голос барона слаб от болезни, но вдруг услышал в нем глубокую, почти не скрываемую иную боль, скорее даже привычную горечь, уже не замечаемую стариком. Барон медленно стянул сапоги и надел теплые белые бурки.
– Неужто стало так худо цыганам? – спросил Грязев, не выдавая растроганных чувств.
– Хорошо, что спросил, – отозвался тот, будто ждал этого вопроса. – Людям стало хорошо – цыганам плохо. Торговать начали. Когда водки не было – водкой, сахара – сахаром. Ничем не брезговали, «цыганторг» открыли. Машины купили, дома… Говорили: еще год-два такой воли – и своим лошадям золотые зубы вставим. Да как цыганам-то мозги вставить? Пить научились, а веселье утратили. Зачем цыгану пить, если он без вина всегда весел и пьян? Мы же народ веселили и сами не скучали, хватало радости. А нет радости – пропал цыган.