Учитель фехтования - стр. 33

Это случилось почти тридцать лет назад. Дон Хайме смотрел на свое отражение в зеркале на стене фехтовального зала. Потом нагнулся, взял фонарь и внимательно, морщинку за морщинкой, изучил свое лицо. Монтеспан умер в пятьдесят девять – всего на три года старше нынешнего дона Хайме, и последним воспоминанием об учителе был силуэт старика, сидящего у камина.

Маэстро провел рукой по седым волосам. Прожитая жизнь не вызывала у него сожалений: он любил и сражался, не идя наперекор своим убеждениям. Хранил множество бесценных воспоминаний, что оправдывали его жизнь, оставаясь его единственным сокровищем… Лишь одно вызывало у него печаль: не было никого, кому бы он мог, подобно Люсьену де Монтеспану, завещать после смерти свое оружие… Лишившись бережных и сильных рук, наполняющих безмолвную сталь жизнью, рапиры и шпаги превратятся в никчемный хлам и сгинут в небытии, погребенные в самом темном углу лавчонки старьевщика. Их покроет пыль и ржавчина, и они навеки умолкнут, как их покойный хозяин. Никто не положит рапиру на могилу дона Хайме.

Он подумал об Аделе де Отеро и затосковал. Эта женщина вошла в его жизнь слишком поздно: ей не удастся сорвать с его увядших губ ни единого слова нежности.

К неопределенному времени, как и к любому сложному маневру, следует относиться со всей осторожностью: необходимо предугадать намерения противника, внимательно изучить его поведение и правильно оценить последствия, к которым оно может привести.

До ее прихода оставалось всего полчаса. Дон Хайме бегло взглянул на свое отражение в зеркале и остался удовлетворен. Никому из его знакомых не удалось сохранить в такие годы столь блестящую форму. Благодаря худобе и энергичным, четким движениям, наработанным неустанными занятиями фехтованием, издали его можно было принять за юношу. Он тщательно побрился своей старой английской бритвой с ручкой из слоновой кости, аккуратно подровнял тонкие седые усы, расчесал белые волосы, немного вьющиеся на висках и затылке; пробор с левой стороны был безупречен, словно его прочертили по линейке.

Предвкушая первое свидание, он был счастлив, точно молодой офицер, впервые надевший форму… Это почти забытое чувство ничуть его не тяготило, напротив – бодрило и радовало. Он открыл свой единственный флакон одеколона, спрыснул им руки и осторожно нанес благоухающую прохладную влагу на щеки и шею. Вокруг его глаз собрались тонкие морщинки: он улыбался.

Дон Хайме не ожидал от этой встречи ничего: он был слишком благоразумным человеком, чтобы тешить себя пустыми мечтами. Однако с удивлением замечал, как новые переживания постепенно захватывают его. Впервые его учеником была женщина, и то, что эта женщина – Адела де Отеро, придавало всей ситуации особую прелесть, которую он, сам не зная почему, осознавал как некое эстетическое удовольствие. Его необычный ученик – противоположного пола. Ему удалось с этим смириться, подавить возмущение, загнать предрассудки в столь дальний угол, что их слабый ропот уже не был слышен. И внезапно он ощутил свежесть и новизну: случилось нечто совершенно чуждое его доселе однообразному существованию. Дон Хайме без сопротивления отдался тому, что совсем недавно пробуждало в нем лишь тяжелые предчувствия и невеселые мысли, – захватывающей игре оживших чувств, в которой единственным действующим лицом был он сам.