Учитель драмы - стр. 20
Все это казалось абсолютно спонтанным. У меня и мысли не было, что дело обстоит несколько иначе, пока папа не передал наши паспорта сотруднику иммиграционной службы. Тот не поставил штамп, а отдал обратно, хитро улыбнувшись и подмигнув.
Мы оказались на острове только ночью. Отец припарковал машину на обочине и повел меня пешком по узкой извилистой тропинке к скалам, где обычно сидели рыбаки. В тенистой роще стоял коттедж, и его окна почти полностью скрывал разросшийся папоротник. Вдалеке мы увидели лучик света, а потом и фигуру, держащую фонарик.
– Это, должно быть, хозяйка, – сказал отец.
Опустив голову, я заметила, что он держит в руках две дорожные сумки. Не такая уж и внезапная поездка, как оказалось. Отец все спланировал. Он собирался. Но где-то глубоко внутри я понимала, что нужно дальше играть свою роль.
Я вошла в дом и отправилась искать пижамы для нас с папой, пока они с хозяйкой договаривались об условиях аренды в соседней комнате. В сумке пижам не оказалось – только несколько старых свитеров, уже не подходящих по размеру. Папа перепутал мои вещи с одеждой, которую мама отложила на благотворительность.
Так что я легла в постель в своем платье с пятном от мороженого и стала всматриваться в темное полотно незнакомого пейзажа. Я скучала по своему ночнику. Мне не хватало беспокойного вечернего блеянья наших овец. Я потянулась в карман своего пальто за плеером Клири и включила кассету, которую он сам записал. Голос Джулиана Леннона[14] полился мне в уши. «Слишком поздно прощаться»[15].
«Мы были вместе так давно,
Мы начали друг другу врать».
Я быстро перемотала вперед на Talking heads, «И была она»[16].
«Она была довольна… Это точно».
Даже через толстые стены дома я чувствовала порывы ветра – это странное дыхание сельской местности. Все вокруг продолжало жить, а я парила в воздухе. Я оказалась в мире исчезнувших детей, и уже не было времени на мысли о том, что без мамы мы совершенно не сможем существовать на острове Мэн.
Когда я вспоминаю те первые недели, то понимаю, что чувствовала не обездоленность или растерянность, а трепет.
Отец меня избаловал, поскольку ему больше не надо было отчитываться перед мамой. В торговом центре он купил мне штаны с подтяжками, которые мама отвергла бы как очередную причуду. Еще он разрешил мне проколоть уши, и даже пошутил, сказав: «А проколи себе еще что-нибудь». Он не ограничивал просмотр телевизора (что было большой удачей, потому что телевизор у нас в коттедже в Куайн Хилл только «нагревался» двадцать минут). А в газетных киосках он всегда покупал мне «ерундовины» – конвертики с сюрпризами, содержание которых я быстро разгадывала. Почти в каждом был жалкий набор алюминиевых колечек, дешевых конфет и миниатюрных деревянных чашечек – кукол у меня не было, так что и чашечки были ни к чему.