Ученица чародея - стр. 19

– И это так. Но если только ты научишься целить тех, кого сама решишь исцелять, и закрываться от всех остальных.

– Я готова. Как это сделать?

– О-ля-ля, какая прыткая мадемуазель! – хмыкнул лекарь. – Поблагодари, что есть акупунктура – китайские иглы и целая наука о воздействии на человеческий организм.

Я покраснела.

– Благодарю, мсьё.

– Итак, вино, сидр и прочее будешь пить только, если захочешь открыться, или если я велю. Будем экспериментировать. Судя по тому, что я прочитал, с мужчинами тебе придётся вести себя осторожно. Увы, любовные утехи могут лишить тебя дара и попросту убить, в лучшем случае – свести с ума. В древности такое случалось. Что выпадет именно тебе, мы не знаем.

Лекарь ткнул пальцем в старинную книгу.

– Вы имеете в виду, что мне не дано выйти замуж? – пробормотала я в ужасе, не готовая распрощаться с мечтой о домике с развесистой грушей у крыльца, пятерых детках, о добром муже, большом, как медведь, который будет любить меня и приносить с охоты зайцев, курить трубку и шутить за ужином… Из-за этого я сойду с ума? Умру?.. Невозможно.

– Какой замуж? – буркнул мсьё Годфруа. – Тебе выбирать надо: жить или умирать. Замуж! Один замуж на уме.

– Простите, мсьё, – выдавила я из себя.

А перед глазами багряный ветер сносил черепичную крышу с домика моей мечты, бурые комья грязи вперемешку с травой и колючками от высохшего кустарника понеслись по милым, столь привычным моему воображению комнатам, буря со свистом и рыком ломала ветки груши, жгла молнией ствол, чернила копотью стены. И осталось пепелище. Брошенный обгоревший камин посреди поля с торчащей сиротливо трубой. И я рядом. Чумазая. Жалкая. Но живая.

– Абели… – послышалось откуда-то издалека.

– Абели! Я кому говорю! – рявкнул мсьё Годфруа, и я увидела его пушистые усы, сурово вздымающиеся над бледными губами, жёлтые зубы и покрытый серым налётом язык.

– Да, мсьё.

– Прекрати устраивать драму. В монастыре ведь жила, и так проживёшь.

Он протянул мне исписанные корявым почерком, местами рваные, с сальными пятнами листы.

– Перепиши это начисто, и разложи по алфавиту.

– Хорошо, мсьё.

– Можешь работать у себя в комнате или в саду в беседке. Сегодня тоже будет жарко.

Я присела в реверансе и отправилась в сад. В животе моём стало пусто, будто всё женское моё лекарь только что вырезал, вырвал одним из тех жутких инструментов. Разве что без боли. Может, боль в таком случае лучше?

И внезапно на смену горькому ошеломлению пришла злость. Красная, пылающая. Я еще такую никогда не испытывала. На разгульную маман, родившую меня во грехе, на забывшего обо мне вольнодумца папеньку, на его породистых родственников, чтоб им пусто было, на короля, Моник и на плешивого Ренье. Но затем всю эту злость я собрала воедино и сконцентрировала на образе дерзкого красавца-шевалье. Попадись он мне ещё раз, назови шлюхой или распутницей – я сжала в кулаке перо так, что ногти впились в ладонь, – и этот заточенный конец пера я воткну ему прямо в глаз. Или что там ещё, что окажется под рукой. Нет, не только ему. Любому обидчику.