Убийство в Месопотамии - стр. 24
– Что вы хотите этим сказать? Опасная? Чем опасная? – спросила я.
– Я думаю, она жестокая, – сказал он. – Да, я думаю, что она именно жестокая.
– Простите, – возмутилась я, – вы говорите глупости.
– Вы не знаете женщин так, как я. – И он покачал головой.
Смешно, подумала я, монах – и говорит такие вещи. Но я тут же сообразила, что он мог немало всякого услышать на исповеди. И все же я засомневалась, потому что не была уверена, исповедуют ли монахи, возможно, только священники исповедуют. Нет, он, конечно, монах: эта длинная ряса, подметающая мусор, четки и все такое.
– Да, она может быть жестокой, – сказал он в задумчивости. – Я в этом совершенно уверен. И все же, несмотря на то, что она такая крепкая – как камень, как мрамор, – все же она боится. Чего она боится?
Это, подумала я, все бы мы хотели знать.
Возможно, муж все же знает, но вряд ли кто-нибудь еще, кроме него.
Он внезапно глянул на меня своими блестящими черными глазами.
– Странно здесь? Вы не считаете, что странно? Или вполне естественно?
– Не вполне естественно, – сказала я в раздумье. – Довольно прилично, что касается устройства, но нет чувства полного спокойствия.
– Мне как-то не по себе. Мне кажется, – у него вдруг усилился акцент, – мне кажется, что что-то готовится. Доктор Лейднер тоже не совсем спокоен. Значит, и его что-то волнует.
– Здоровье его жены?
– Наверное. Но и что-то еще. Есть, как бы это сказать, какое-то напряжение.
Да, совершенно точно, именно напряжение.
На этом закончился тогда наш разговор, потому что подошел доктор Лейднер. Он показал мне только что вскрытую могилу ребенка. Довольно трогательно: маленькие косточки, несколько горшков и какие-то маленькие крапинки, которые доктор Лейднер определил как ожерелье из бисера.
А рабочие меня рассмешили. Никогда не видела такую массу пугал – все в длинных юбках, в лохмотьях, а головы повязаны, как будто у них зубы болят. И когда они ходили взад и вперед, нося корзины с землей, они пели – по крайней мере, я думаю, что это считалось пением, – страшно монотонное пение, которое продолжалось без перерыва снова и снова. Я заметила, у многих были ужасные глаза – покрытые какими-то выделениями, а у нескольких человек наполовину слепые. Я только подумала, какие это жалкие люди, как доктор Лейднер сказал:
– Неплохо выглядит эта партия мужчин, не правда ли?
Вот ведь до чего странно устроен мир, как два разных человека могут видеть в одной и той же вещи каждый свое. Я не очень ясно выразилась, но вы можете понять, что я имею в виду.
Спустя некоторое время доктор Лейднер объявил, что он возвращается домой выпить чашку чая. Мы вместе пошли обратно, и он рассказывал мне всякую всячину. И когда он объяснял, все было совсем иначе. Я как будто видела все, что должно было тут быть, – улицы и дома; он показал мне печи, в которых пекли хлеб, и сказал, что арабы и в наше время пользуются почти такими же печами.