Убийство в Леттер-Энде. Приют пилигрима (сборник) - стр. 48

Устраивая в гостиной перестановки, Лоис убрала оттуда пианино. Считалось, что оно где-то хранится, но Джулия откровенно сказала, что Лоис его продала. Однако в классной комнате было старое пианино, и все перешли туда, когда Джимми потребовал, чтобы Джулия спела.

Лоис подняла брови и издала ледяной смешок:

– Мой дорогой Джимми, как допотопно! Я полагала, что с «чуточкой музыки после ужина» давно покончено!

Он бросил на нее возмущенный взгляд:

– А вот я люблю музыку после ужина. Я хочу послушать пение Джулии. Не слышал его несколько лет. Садись и начинай. Может, пение подсластит этот отвратительный кофе.

Брови Лоис поднялись опять.

– Тебе не обязательно его пить.

– Черт возьми, ты прекрасно знаешь, почему я его пью.

Лоис засмеялась.

– Последняя причуда Джимми! – сказала она Энтони. – Если меня отравят, он отравится тоже. Трогательная преданность – не так ли? – Взяла свою чашку с подноса и подошла к окну, где Энтони стоял вполоборота к комнате. – Настроение у него отвратительное, правда? – Она даже не потрудилась понизить голос. – Мы поссорились из-за коттеджа Ходсона. Понимаешь, мне он нужен для Гринэйкров. И все было уже устроено – старик собирался ехать к снохе в Лондон, где за ним был бы должный присмотр. Но теперь Джимми разбивает мой замечательный план, говорит, что не потерпит этого. Что скажешь об этом? Я вне себя.

Энтони улыбнулся:

– Думаю, тебе лучше оставить этот коттедж в покое.

Лоис подалась к нему поближе.

– Пошли в сад, утешь меня. У тебя нет противоестественной тяги к сентиментальным песенкам, правда?

– Я хочу послушать, как поет Джулия.

Она бросила на него острый, язвительный взгляд, села на диван у окна и закурила.

Чуть поколебавшись, Энтони сел тоже. Он выпил свой кофе и поставил чашку на поднос. Джимми, кривясь, упорно допивал свой. Чашка Лоис, где оставалась только гуща, стояла между ними на широком дубовом подоконнике.

Энтони обратил взгляд на Элли, одиноко сидевшую в углу. Ему стало интересно, о чем она думает. Если бы он узнал, его бы это не особо обрадовало. Она вновь и вновь возвращалась к тому, что произошло днем в госпитале. Ну и что там произошло? Элли твердила себе: «Ничего – ничего – ничего». Но бессмысленно это говорить, когда ты сама не своя от горя. Ничего не произошло – совершенно ничего. Следует все время это повторять. Кажется, будто сидишь в лодке, которую заливает вода через невидимую течь, и воду нужно без остановки вычерпывать. Но если течь слишком велика, это бесполезно – вода зальет лодку.

Ей представлялось лицо Ронни, радостное, сияющее, каким она увидела его, войдя в госпиталь. И оказалось, что радовался он не ей. Элли с полминуты думала, что муж рад видеть ее, а потом он сказал, что медсестру Блэкуэлл переводят в Брайтон, в тот же санаторий, что и его. Медсестра Блэкуэлл была той самой хорошенькой смешливой девушкой. Она всегда выглядела такой свежей, будто ей не о чем было заботиться, кроме своей внешности. Ронни сказал: «Разве это не замечательно?» Элли ответила: «Замечательно…» Ее голос прозвучал угасающим эхом. И она почувствовала себя угасающей. В сердце проник какой-то холод.