Убийство Санта-Клауса - стр. 2

Память, капризная и избирательная, даже одела их соответственно. Вспоминая тот сочельник, я вижу Генри Колдуэлла, этого рокового героя, в форме Королевских военно-воздушных сил, с орденскими колодками на груди. Хотя на самом деле он не мог их тогда еще иметь. Колдуэлл лишь ждал зачисления на курсы пилотов Королевских ВВС. А Глорию Белсайз я неизменно представлял в облегающем золотистом вечернем платье, которое она надевала к обеду; грудь торчит под шелком, я не могу заставить себя отвести от нее взгляд. Вижу невзрачную, пугающе деловую и эффектную мисс Мейкпис в сером шерстяном платье, служащем ей униформой, чету Турвилл в потертом деревенском твиде. Дядя, как всегда, в безукоризненном смокинге.

Он кивнул мне с мрачно-сардоническим выражением лица:

– Значит, ты – сын Элисон? Мне всегда было любопытно, какой ты.

Я понимал, о чем он думает: будь отец выбран правильно – я был бы совсем другим. Я болезненно ощутил недостаток роста рядом с его шестью футами двумя дюймами – под стать ему был только Генри – и подростковую россыпь прыщей. Он представил меня другим гостям. Турвиллы были пожилой парой с добрыми лицами и седыми волосами, старше, чем я ожидал, и оба туговаты на ухо. Меня восхитила аскетическая красота Генри, я онемел от робости и преклонения перед героем. Лицо мисс Белсайз было знакомо мне по фотографиям в журналах. Теперь я видел то, что тактично маскировала ретушь: обвисшие щеки и подбородок, глубокие морщины вокруг лихорадочно блестящих восхитительных глаз. Интересно, почему ее так возбуждает Рождество? Теперь понимаю: бо́льшую часть дня она была пьяна, мой дядя видел это, его это забавляло, и он не делал ни малейшей попытки ограничить ее. Мы представляли собой несовместимо разношерстную компанию. Все чувствовали себя не в своей тарелке. Представив меня, дядя почти не говорил со мной. Но когда бы мы с ним ни оказались вместе, я чувствовал его пристальный взгляд, словно меня изучали на предмет одобрения или неодобрения.

Первое предвестье ужаса – рождественская хлопушка, несущая в себе угрозу, – было явлено нам в семь часов. По давней традиции в сочельник деревенские жители являлись к владельцам поместья распевать рождественские гимны. На сей раз они возникли неожиданно, из-за плотных штор, один за другим; свет в огромном холле приглушили. Их было десять: семеро мужчин и три женщины. В тот морозный вечер на них были теплые плащи, а в руке у каждого – фонарь. Фонари зажгли, как только закрылись тяжелые двери. Чувствуя себя неуютно в новеньком смокинге, я стоял между миссис Турвилл и Генри справа от камина и слушал старинные невинно-ностальгические гимны, уверенно исполнявшиеся задушевными деревенскими голосами. После этого дворецкий Пул и одна из горничных вынесли сладкие пирожки с изюмом и миндалем и горячий пунш. Но деревенские ощущали себя скованно. Они привыкли петь для Турвиллов, а теперь поместье находилось в чужих руках, поэтому они ели и пили с почти неприличной поспешностью. Когда фонари погасили и дверь открыли, мой дядя поблагодарил их и пожелал спокойной ночи. Мисс Мейкпис стояла рядом. Мисс Белсайз порхала вокруг них так, словно являлась хозяйкой поместья. Турвиллы отошли в дальний конец холла; еще когда начиналось пение, я заметил, как жена высвободила свою руку из ладони мужа.