Убийство императора. Александр II и тайная Россия - стр. 60
Он обвинял православие. Называл «роковой судьбой» то, что Россия «приняла христианство от безнадежно устаревшей Византии, которую уже презирали в то время другие народы». «И это не только раскололо христианство. Это не дало нам возможности идти рука об руку с другими цивилизованными народами. Уединенные в нашей ереси, мы не воспринимали ничего происходящего в Европе. Разъединение церквей нарушило общий ход истории к всемирному соединению всех народов в христианской вере, нарушило “Да придет Царствие Твое”».
Чаадаев писал, что «истинная религиозность печально разнится от той душной атмосферы, в которой мы всегда жили и, видимо, будем жить. Ибо пребываем мы между Западом и Востоком, не усвоив до конца обычаев ни того, ни другого. Мы – между. Мы в одиночестве».
Оглядывая русскую историю, Чаадаев поставил свой страшный диагноз: «Если мы движемся вперед, то как-то странно: вкривь и вбок. Если мы растем, то никогда не расцветаем. В нашей крови есть нечто, препятствующее всякому истинному прогрессу».
Все сочинение было криком, невозможным, невиданным по дерзости ударом по всей официальной идеологии.
«Прошлое России удивительно, ее настоящее более чем великолепно; что же касается будущего, то оно выше всего, что только может нарисовать себе самое смелое воображение. Вот с какой точки зрения следует оценивать русскую историю». Эти знаменитые слова, принадлежащие главе тайной полиции Бенкендорфу, были знаменем официальной идеологии. И останутся этим знаменем на столетия.
Так же, как на столетия останутся знаменем русских либералов чаадаевские слова: «Я не научился любить свою страну с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее…».
Это был вызов привыкшему к покорности обществу. И оно с постыдным единодушием потребовало от государя беспощадной расправы.
Государь поступил умно. Посадить Чаадаева в крепость – означало признать, что в его империи человек может иметь собственное мнение. Николай придумал удивительное наказание. Он объявил одного из самых блестящих мыслителей России… сумасшедшим! Царь насмешливо приказал московскому губернатору исключить для «помешавшегося рассудком» Чаадаева «влияние сырого и холодного воздуха, могущего обострить болезнь». Это означало, что философ должен был находиться под домашним арестом. Продолжая заботу, государь велел оказывать Чаадаеву постоянную медицинскую помощь. Теперь его должен был посещать «искусный врач», которому вменялось в обязанность ежемесячно доносить