Убийца злых чудес - стр. 62
– От бедности, почему еще, – пожал плечами Йожеф. – Зима, у многих припасы на исходе, тянут до весны, с хлеба на воду перебиваясь. А тут добыча сама в руки идет, и властям недосуг, мятежников ловят. Чего так смотришь? Не веришь? Да где тебе поверить, сытый голодного не поймет.
Она задумчиво обвела взглядом широкое поле, рощицу искореженных ветрами берез, деревушку у замерзшей реки, к которой они свернули. Ясное небо налилось вечерней синью, лиловые тени тянулись на снегу, над крышами вились светлые столбики дыма. Над ними показались первые звезды, и тонкий серп месяца криво ухмылялся в вышине.
Алое око Найры Нинья глядело сейчас в спину, и Йожеф задумал, будто это хороший знак – они выбрали верное направление, прочь от беды.
– Здесь так красиво. Снег все спрячет, все мерзости, – сказала принцесса меланхолично. – И кровь, и злые помыслы, и бедность, из-за которой убивают. Останется лишь холод и пустота. Чистота...
Что-то было в ее голосе, отчего душе зябко стало. Вспомнился тот, кого она убила. Ведь не коснулась даже, просто заглянула в глаза – и заморозила насмерть. И кандалы не спасли.
– Это что же выходит, оковы, на которые ты так ругалась, на тебя не действуют? – осторожно спросил он, пока никто не слышит.
– Зачем спрашиваешь, сам же видел, как мне было в них плохо. То не моя сила была, Сердца. Понимаешь теперь, почему я так важна? – глядя сквозь него, ответила она тихонько. В безветренной морозной тиши был отчетливо слышен даже шепот. – Я и сама раньше не понимала.
Разговор явно печалил ее, и Йожеф замолчал. Но позже, когда заехали во двор, где старуха хозяйка согласилась взять их на постой, все-таки не выдержал.
– А со мной такое сумеешь сделать?
– Не смей об этом говорить, даже в шутку! – вскинулась она.
Боится, что как в прошлый раз получится. Или за него опасается? Об этом и мечтать нельзя, она ведь его ненавидит. Не будь такой добренькой – лежать ему там, в канаве, обледеневшему, вороны глаза бы выклевали...
– Больше не вынуждай, ясно? И кандалы свои выброси, они мне мешают.
Командует. А сама такой беспомощной и жалкой кажется, стоя у крыльца вросшей по окна в снег лачуги. Переминаясь с ноги на ногу, разгоняя кровь после долгих часов тряски в санях. Одетая в старье и унылую серую рясу.
– Шла бы в дом, чего лишний раз мерзнуть, – проворчал он беззлобно.
– Ты меня вообще когда-нибудь слушаешь? Говорю же, я морозов не боюсь, могу и вовсе в сугробе спать. А от холода, который здесь, внутри, ничего не поможет.
Коснулась груди ладонью, подняла ресницы, и он едва не отшатнулся, такая черная пустота и одиночество в глазах ее были. На секунду и сам заразился чувством, будто ничего хорошего в жизни не ждет, и никому он в целом мире не нужен.