Убийца с того света - стр. 26
– Лей!
– Чего лить-то? – опешил тот.
– Спирт лей, дурень!
– В рот?
– Нет, твою ж мать, – в задницу! Конечно, в рот! И не жалей, пусть хлебает, гаденыш!
Наконец-то поняв, что от него хотят, Злобин подхватил голову пленного немца и стал вливать ему в рот спирт. Немец начал хрипеть и извиваться, горло его обдало огнем, глаза покраснели и стали вываливаться из орбит. Он хрипел, кашлял, из ноздрей лились сопли вперемешку со спиртом. Тело бедолаги извивалось, как поджаренная на сковороде пиявка. Когда фляга опорожнилась как минимум наполовину, Луковицкий отвел руку Злобина. Немец еще с минуту продолжал хрипеть и дергаться.
Когда пленный немного пришел в себя, вдалеке снова послышались треск веток и голоса.
– Немцы совсем близко! – прошептал Ваня. – А что, если он заорет?
Луковицкий злобно ухмыльнулся.
– Если и заорет, то не особо громко. Ты ж ему всю гортань сжег. – И, уже обратившись к пленному, старший сержант проворковал нежно-нежно:
– Du hast auf unseren Sieg getrunken, und jetzt, wenn du nicht machst, was ich will, musst du auf den Genossen Stalin trinken! [5]
Луковицкий вырвал из рук Злобина свою фляжку и поднес ее к лицу трясущегося немца.
– Bitte stoppt! Gebt mir eine Karte und ich werde alle Waffen anzeigen, die sich auf diesem Quadrat befinden [6], – просипел немец так тихо, что для того, чтобы услышать его ответ, Звереву пришлось снять шапку и пригнуться.
Спустя несколько минут пленный артиллерист химическим карандашом изрисовал всю карту, которую Луковицкий накануне достал из планшета Зверева. Когда нужные сведения были получены, Злобин спросил:
– Получается, что теперь остается только вернуться к своим и передать эту карту в штаб?
Луковицкий кивнул и посмотрел на Зверева.
– Ловко ты его! – усмехнулся Злобин. – Тогда давай поторопимся… Этот пусть тут остается! Свое дело он сделал, а со сломанной ногой мы его все равно бы не дотащили.
Злобин посмотрел на Зверева, тот кивнул:
– Пусть остается. Он свое дело сделал.
Глаза Луковицкого сверкнули неистовым блеском, его губы сжались в тонкую полоску, и он, точно мартовский кот, тихо проурчал:
– Хорошо. Пусть остается.
Никто не успел опомниться, как в левой руке старшего сержанта блеснуло лезвие армейского ножа. Немец дернулся, его рот приоткрылся, и он проблеял как козленок:
– Bitte, tötet mir nicht! Ich habe euch alles erzählt! Bitte, macht es nicht, ich habe eine kranke Mutter, sie hat niemanden außer mir! [7]
– Мама, говоришь! Мама – это хорошо! Мама – это здорово! – с деланым сочувствием проворковал Луковицкий и с суровой педантичностью заправского мясника вогнал свой нож в правый бок своей уже успевшей расслабиться и ничего не подозревающей жертве. Когда тело перестало дергаться и затихло, старший сержант вытер окровавленный клинок о воротник уже бездыханного немца, ополоснул лезвие спиртом и убрал нож за голенище.