Убиты под Москвой. Крик. Повести - стр. 10
Поневоле вспоминается фраза С. Д. Довлатова, неоднократно попадавшего в те же ситуации, что и Константин Воробьев: «Если дать рукописи Брежневу, он скажет: “Мне-то нравится. А вот что подумают наверху?”» И когда я читаю написанное Ворониным в 1977 году: «До сих пор казню себя за то, что не напечатал его повесть «Убиты под Москвой»… В то время все было овеяно только победой, и мало кто задумывался, что вместе с победой были и поражения и потери, о которых тоже надо говорить. Константин Воробьев сказал. А мне показалось в ней что-то пораженческое, идущее от Ремарка, и я вернул ее», – то думаю: это очень хорошо, что повесть вышла в «Новом мире» (правда, с купюрами, которых там, как выразился автор в одном из писем Виктору Астафьеву, «до черта было»), а то «Нева» сделала бы с ней то же самое, что с «Криком», изуродовав до неузнаваемости. Из «Крика» в журнальной публикации была выброшена вся вторая часть, в которой присутствуют темы плена и преступной бессмысленности разведки боем, в которую отправляет Воронова, Васюкова и их подчиненных майор Калач.
В такой ситуации писатель был вынужден заниматься самоцензурой. В записных книжках он рассказывает о повести «Вот пришел великан»: «И вот я закончил эту повесть. И вижу, что в нее вошло 60 % того, что у меня было… Я все боялся, что все не опубликуют, не примут, а мне так хотелось рассказать или пожаловаться людям. О чем же я умолчал? Чего боялся и кого страшился? Прежде всего редактора, цензора, среднего грамотного читателя, который сразу же пишет в «Литературку» протесты, негодования и пр., а я хочу ведь, чтобы повесть опубликовали».
Но наиболее болезненно Воробьев воспринимал отказы, приходившие из «Нового мира». Тяжелейшим ударом стало для писателя то, что журнал не принял его повесть «Друг мой Момич». Заключение сотрудника редакции Герасимова гласило: «Повесть написана талантливым автором, и в ней есть хорошая основа… Но, к сожалению, повесть претендует на значительно большее – на новое слово о коллективизации, и эта претензия оказывается несостоятельной».
Заседание редколлегии, проходившее в кабинете Твардовского, Воробьев охарактеризует впоследствии как «мое коллективное избиение, аккуратное, на высшем уровне корректное и доказательное». «Я, – замечает писатель, – сидел ошеломленный и разоренный до основания».
А в феврале 1969 года Ефим Дорош объяснит писателю, почему журналу не подошел рассказ «Чертов палец»: «Кроме меня, рассказ читал еще Алексей Иванович Кондратович. Оба мы сошлись на том, что рассказ – вернее, все персонажи его, за исключением художника, – написан точно, выразительно, однако общая картина несколько тенденциозно смещена».