Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде - стр. 98
Я ехала с добрыми монтаньярами (avec de bons montagnard) и дала им возможность наговориться вдоволь. Их речи, столь же глупые, сколько сами они были неприятны, навели на меня сон, и я уснула. Можно сказать, я проснулась только в Париже. Один из этих попутчиков, вероятно, большой охотник до спящих женщин, принял меня за дочь одного из своих старых друзей, предположил, что я обладаю состоянием, и приписал мне имя, которого я никогда не слыхала. Наконец он предложил мне свою руку и сердце. Мне это надоело, и я сказала ему: «Мы разыгрываем прекрасную комедию. Жаль, что при таком талантливом исполнении отсутствуют зрители; я пойду и позову наших спутников, чтобы они приняли участие в спектакле». Я оставила его в очень скверном расположении духа. Ночью он напевал жалобные песни, располагающие ко сну…
Когда в ней говорила природа, она испытывала лишь неприязнь и отвращение. Чувственная любовь и её приятные волнения вовсе не касались этой женщины, исполненной претензий на знания, остроумие, крепкий рассудок, национальную политику, охваченной манией философии, переходящей в очевидную экзальтацию.
Разумные и любезные мужчины не любят женщин этого сорта и скоро разочаровываются в них, поняв, что приняли их презрительность за характер, а их досаду за силу воли; им претят их вкусы и привычки, переходящие уже ту грань, после чего они вырождаются в странности и в так называемую философскую распущенность (licence philosophique).
Шарлотта Корде, слишком заносчивая уже в силу предрассудков своего происхождения, своей веры, которая превосходила её разум и мораль, не находила вокруг себя пищу для своей гордыни. Родившаяся в проскрибированной касте, прежде столь горделивой и уважаемой, а ныне столь униженной, она воодушевлялась туманными и неудобоваримыми чтениями – из-за отсутствия поклонников, и имела пустое сердце – из-за отсутствия наслаждений. Обладая беспокойным и мятежным нравом, эта женщина мечтала окончить свою жизнь подобно Герострату.
11 июля, четверг
Пуасси – Париж. Первая половина дня
В четверг путники пробудились где-то между Пуасси и Нантером. Дорога, бывшая до этого почти пустынной, теперь кишела от множества экипажей, то и дело попадавшихся навстречу. Дилижанс набирал скорость: до Парижа было рукой подать. Поначалу проснулись лишь женщины и кондуктор, который ночью покинул возницу и перебрался в купе. Оба бравых якобинца, вдоволь нагорланившись за ночь, теперь спали как убитые, сжимая друг друга в объятиях. Под ногами пассажиров катались опустошённые ими бутылки. Ночью Мария слышала сквозь сон, как гражданка Прекорбен пыталась утихомирить разошедшихся молодчиков, которые не давали уснуть её дочурке. Те затихали, но лишь на время, и вскоре опять затягивали песни, одна другой революционнее. В другое время патриотичная гражданка Прекорбен, возможно, была бы не прочь спеть вместе с ними, но сейчас, в ночной дороге, держа на коленях хнычущее дитя, она не могла не возмутиться. Мария слышала даже, как один раз гражданка обозвала друзей грязными пропойцами.