У звезд холодные пальцы - стр. 64
С утра крутилось вокруг да около это опасное слово в ее мыслях. Она суеверно гнала его прочь, страшась с дочкой связать. А тут Силис взял и произнес, не задумываясь.
– Какая любовь! – повторила Эдэринка смятенно. – Девочке нет и девяти полных весен!
– Будто не знаешь, что не по зрелости любовь выбирает. Пусть хоть восемь весен носит человек за спиной, хоть восемь десятков…
– А как она выбирает?
– Не спрашивай у меня, спроси у любви, – шепнул Силис, притягивая жену к себе.
Малость еще повздыхав, Эдэринка пригрелась на его широкой груди.
«Силис прав, – думала она. – Разве любовь предупреждает сердце, входя в него? Любовь не стучится в дверь, не нуждается в дозволениях…»
«Разве не любовь делает сердце счастливым?» – думал Силис и, после привычного укола счастья от близости жены, трепетал от невыносимой мысли, которой боялся больше всего на свете – потерять Эдэринку, не спать с ней, не видеть ее, не слышать, – что было бы несовместимо с жизнью.
Эдэринка уже безмятежно спала. Если бы кому-то вздумалось поинтересоваться, сколько благословенных весен ее ночная душа покоилась вот так, слева на родной груди, она бы не вспомнила. Эдэринка не смогла бы уснуть без привычной колыбельной песни, мерно и приглушенно, словно ритм маленького табыка, из ночи в ночь стучащей в ее правое ухо. Ничто не сумело бы дать и не давало успокоения накатывавшим изредка тревожным думам Эдэринки. Ничто, кроме этого невозмутимого, всепобеждающего стука.
В сердце Дьоллоха падал колючий снег. На другой день он подошел к Тусулгэ только к ночи, когда жрецы открыли березовую изгородь и выпустили жертвенных лошадей попрощаться с родным табуном.
В честь весеннего обновления старшины поставили свежеструганную коновязь на месте ветхого, покосившегося столба. Позже его отнесут в рощу и уложат в рассоху старой березы – закроют отдушину праздника.
После вчерашнего состязания Дьоллох стыдился смотреть на людей. Они, наверное, жалели его, побежденного… Но непослушные глаза скользнули по толпе, надеясь приметить высокую девушку в белом платье, с черным дэйбирем в руке.
У трех коновязей тихо заиграли кырымпы, провожающие лошадей. Ни Долгунчи, ни ее помощников не было видно. «Вот и хорошо», – подумал Дьоллох, подавив разочарование.
Сандал окропил кумысом костер:
– О вы, рожденные стоя, четвероногие дети! Мы, люди, о том не забыли, что выкормлены вместе с вами! Летите, свободные! Кы-ый!
– Кый, кый! – закричали люди, взмахивая белыми мужскими и темными женскими дэйбирями.
Троим сопровождающим накинули белые мантии, подали березовые хореи. Подвели трех оседланных коней с притороченными кумысными бурдюками и переметными сумами, набитыми провизией. Будут ехать не спеша, не нарушая независимой ходьбы благородных животных. Только отстающих кобылиц, привлеченных хвощами в падях, поторопит свист хорея, а сам хорей не коснется крупов. Проводники отведут косяк на девять ночлегов пути и останутся в девятом месте до новой луны, чтобы лошади привыкли к незнакомым пастбищам. Потом отправятся обратно.