У всякой драмы свой финал - стр. 19
Проводив его до входной двери, закрыв за ним на замок, Роман посмотрел на время. Действительно он засиделся дома, пора выбираться из квартиры, как из яичной скорлупы.
Шел последний акт спектакля. Нарлинская на этот раз играла не главную роль. Но зрительный зал встречал ее аплодисментами, как будто именно она была ведущей в спектакле. У актрисы, игравшей первую роль, от такой несправедливости со стороны зрителей судорогой сводило лицо. И там, где надо было улыбаться, она с трудом выдавливала из себя гримасу улыбки. Зато, где надо было плакать, это получалось естественно и легко.
За полчаса до окончания спектакля к ногам Нарлинской положили огромный букет цветов. Через десять минут положили еще один такой же букет. А еще через десять минут положили третий. И когда после завершения спектакля на сцену вышли все актеры, принимавшие участие в спектакле, из зала на сцену торопко выскочил все тот же зритель и преподнес Нарлинской четвертый букет.
Это было необыкновенно красиво. Зрители хлопали в восхищении.
Только на лицах других актеров, которые играли нисколько не хуже, но которым не преподнесли ни одного цветка, такого восторга не было. Они смотрели на Нарлинскую скорее с неприязнью, нежели с одобрением. Она была красива, отрицать этого было нельзя, но они-то понимали, что играла она далеко не лучше других, а подчас хуже некоторых. Однако ей несли цветы, а они оставались где-то за гранью. Атмосфера была нездоровой.
После спектакля Нарлинская в гримерной комнате заглянула в букеты и в одном из них нашла записку. Развернула и прочитала написанное знакомым почерком: «Моей очаровательной Еве!»
Едва успела переодеться и привести себя в порядок перед зеркалом, как дверь гримерной распахнулась, и вошел Андрей Петрович Ватюшков. Казалось, его широким плечам было мало места в маленькой гримерной. Да и синий костюм для этих плеч определенно был тесноват. Его полы широко разошлись, открыв белую в мелкую красную полоску рубаху, плотно обтянувшую грудь. Из нагрудного кармана пиджака торчал белый уголок платка. На тяжелом лице губы растянулись в улыбку. Он размашисто раскрыл свои объятия, спрашивая:
– Ты получила от меня цветы, моя красавица?
Ева точно через силу улыбнулась в ответ и, ничего не говоря, показала на них рукой. О цветах не стоило спрашивать, их трудно было не заметить, они лежали на самом виду. Ватюшков обнял девушку и восхищенно воскликнул:
– Ну конечно, получила! Как же иначе? Зачем спрашивать, глупец? Эх, глуп человек, глуп, глуп неисправимо! Вижу, вижу, они здесь! Впрочем, удивляться моей слепоте не стоит, потому что ты ослепила меня, кроме тебя сейчас я ничего не вижу! Ты безумно хороша, ты доводишь меня до помешательства, ты ошеломительно прекрасна, ты бесподобна, ты уникальна! Несравненная, несравненная! Никакие цветы не могут затмить тебя! Таких цветов просто нет в природе. Настоящий цветок – ты! – несмотря на свою внешность, он сейчас казался разговорчивым, любителем не закрывать рот, позлословить на свой счет.