У ворот Петрограда (1919–1920) - стр. 3
Еще помнили, что недавно, за месяц-два до германского краха на западе, он посылал в Берлин с официальной миссией к Вильгельму своего друга герцога Лейхтенбергского и просил венценосного Гогенцоллерна от имени «десятков миллионов людей» осуществить возможно скорый план Гоффмана (знаменитого героя Брест-Литовска), т. е. занять Москву и Петроград. А там, Бог даст, все устроится на славу – монархия в России будет восстановлена в полном объеме и русский народ и его династия вечно будут чтить память Вильгельма…
Этому эпизоду посвящены характерные места в появившихся недавно воспоминаниях «Erlebnisse im Kriege»[1] вождя германского центра, бывшего министра финансов в первом германском республиканском кабинете, доктора Эрцбергера, который благодаря своей близости к тогдашнему канцлеру Бетману-Гольвегу, очевидно, был посвящен во все детали предстоящего «дела». Но Эрцбергер, как, впрочем, и Людендорф, а вместе с ними и Гельферих, побывавший в Москве после убийства графа Мирбаха (6 июля 1918), одинаково подчеркивают, что августовский план генерала Гоффмана, политически подготовленный в самой России не только красновской челобитной, но еще в большей мере знаменитой по своей внезапности «ориентацией» Милюкова на немцев, – все эти современники и участники событий согласно указывают, что план двинуть восемь дивизий, стянутых под Псковом, на Петроград были сорваны исключительно событиями на германском фронте во Франции[1]. В ночь на 9-е августа англо-французская армия прорвала германские линии в район Мондидье на большом участке, и с того момента вплоть до капитуляции и заключения перемирия немцам «уже не до России было»: дивизии, сосредоточенные в Орше и в Пскове, понадобились для затычки западных дыр, а других свободных резервов для действия против Петрограда и Москвы уже не было.
Так, по свидетельству беспристрастных летописцев императорской Германии, грандиозному плану, имевшему при тогдашних условиях много шансов на успех, не суждено было осуществиться. П. Н. Милюков скоро опять пошел в Каноссу, переправившись в Париж, а оттуда в Лондон; Краснов же, изгнанный донской Радой и скомпрометированный у Деникина, перенес свою квартиру на другой конец России – в Ревель, в ряды Северо-Западной армии, в момент, когда она готовилась взять Петроград и оттуда протянуть руку Деникину, наступавшему через Орел и Тулу на Москву…>6
Об этом и другом говорили русские пассажиры – «беженцами» нас тогда еще не называли.
«Он» выслушал различные пророчества, политические и стратегические объяснения общего положения, а также рассказы о том, как каждый из пассажиров, прежде чем попасть на суденышко, отвозившее нас к берегам Финляндии, должен был пройти через Сциллу и Харибду всевозможных виз, шлагбаумов, опросов и арестов, – выслушав все это с олимпийским спокойствием, он молвил, наконец, сильно потянув вниз свой длинный левый ус: