У собачьего древа - стр. 2

Оглядываясь и прислушиваясь, друзья пошли дальше. Идти было недалеко. Фермерское хозяйство Лозовичей располагалось в десяти минутах ходьбы от городка.

За новыми тесовыми[1] воротами возвышалась просторная и светлая изба. На хозяйственной половине двора стояло несколько обширных амбаров и сараев. Да и сам двор был широк и весь от начала до конца обнесён высоким прочным плетнём[2].

– Ничего себе Никифор Ворсанафьевич хоромы отгрохал! – покрутил головой Лера.

– Настоящий хозяин, – улыбнулся Шурка и показал на железный молоток, висящий на калитке вниз головой.

– Зачем он тут? – не сразу понял Лера.

– А чтобы постучать можно было громко.

Шурка взялся за молоток. В ответ на стук во дворе раздалось собачье тявканье. Следом на крыльцо вышла крепкого сложения девица. Такая дородная, что прямо кровь с молоком.

– Кто это? – удивился Лера.

– Может Варина старшая сестра? – наморщил лоб Шурка.

Увидев их, девица радостно всплеснула руками.

– Князь Александр! – закричала она. – Граф Леркендорф!

Выбежала со двора, схватила друзей в охапку и так стиснула, что у них кости затрещали.

– Вы чего?! – вырвался первым Лера. – Что мы вам такого сделали?!

– Так можно и рёбра переломать, – сердито одёрнул пиджак Шурка.

Незнакомка, глядя на них, откровенно смеялась.

– Чай не признали? – спросила она и сокрушённо покачала головой. – Эх, барчуки. Коротка ваша память.

– А где Никифор Ворсанафьевич? Где Варя? – покосился на неё Шурка, силясь вспомнить, кто же такая эта богатырского сложения девица.

– Да ведь я Варя и есть! – вновь всплеснула руками незнакомка.

– Как Варя? – оторопел Шурка.

– Вы для Вари какая-то совсем большая, – заметил Лера.

– А вот не ведаю, где ваши благородия столь времени пропадали, – развела руками девица. – Мы, почитай, четыре года туточки хозяйствуем да всё вас поджидаем. Полагали уж, что де пропали барчуки, как есть пропали. А вы, здрасте! – живы-невредимы. Рады вас видеть, – поклонилась она.

– А на фотографии ты старая, – Шурка достал из кармана

вчетверо сложенную газету и поправился, – в смысле, как раньше, маленькая.

Увидев газетный снимок, большая Варя опять рассмеялась.

– Да ей в обед сто лет!

– Как сто? – растерялся Шурка. – Газета свежая.

– Я про фото сказываю. Батя наш как узнал, что сие такое, так запретил нам обличье запечатлевать напрочь.

– Почему?

– Грех это. Да и сглазить могут, ежели образ сей к худым людям попадёт.

– Выходит, – посмотрел Лера на друга, – они на четыре года раньше точки отсчёта[3] попали?

– Выходит, – сокрушённо вздохнул Шурка. – Надо было их из сада отправлять. А так большой разброс по времени…