У нас в саду жулики (сборник) - стр. 15

До этих щемящих широт я, правда, тогда не дозрел, и моя «девушка из Нагасаки» все еще ждет своего часа. Зато после штормового предупреждения я первый раз в жизни услышал «СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ». В эфире писк и треск, и, улепетывая от цунами, мы на всех парусах несемся на плавбазу в Спафарьево…

– «Иваново»… «Иваново»… – перекрывая помехи, выходит на связь бегущий вместе с нами в укрытие наш товарищ по несчастью, – я «Капитан Ерин»… прием… – и, одушевляя «взвывшие локаторы», вдруг врывается голос Высоцкого…

Но это еще все впереди, а сейчас мне и море по колено, и, вместо дрожащих бликов, переливаясь чешуей, по днищу трюма скользит и сверкает селедка. В руках у меня с прорезями на совке увесистая лопата-«зюзьга», и, чтобы сейнер не перевернуло, я этой «зюзьгой» разбрасываю селедку по отсекам. И не успеешь еще все разгрести, как сверху уже сыплется новая порция… Сочась под тяжестью улова с вываливающимися из ячеек ошметками медуз, над палубой мотается «коплер», и тот, что «на шворке», должен улучить момент и, когда «коплер» проходит над трюмом, изловчиться и дернуть цепочку (это и есть «шворка»), а сам, чтобы в составе селедки не загреметь ко мне на «зюзьгу», успеть отскочить; и еще хорошо, если на «шворке» Лешка и, прежде чем дергать, сначала обязательно убедится, что я уже все раскидал и, в свою очередь, тоже успел отскочить, а когда на «шворке» «дракон» (такая здесь кликуха у боцмана), то не успеешь еще выплюнуть чешую (налипла чуть ли не по самые брови), как «рыбий глаз» уже щекочет подбородок и щеки и, окатив запахом водорослей, тычется прямо в нос… И наверху все снисходительно улыбаются, какой удивительный пейзаж, и не хватает разве что кисти художника Верещагина, а мне, конечно, не до веселья: ну, какой же это смех, когда весь по горло в селедке и торчит одна голова… И, прихватив «дракона» за жабры, Лешка его предупреждает: «Ты что, не кончал школу верховой езды?! Зачем обижаешь джигита!!!» (Когда я первый раз встал на вахту, то штурман меня со словами «ну куда же ты, козел, прешь!» по-отечески пожурил и, потеряв потом равновесие, чуть было в сердцах не пристукнул; а я, и правда, вместо «норд-оста» – сразу-то ведь не врубиться – уже проскочил на «зюйд-вест», а в это время на палубе все чуть ли не кувыркаются; вот Лешка тогда меня джигитом и окрестил. Зато после десанта на берег, когда до штурвала никак не доползти, я, выручая своих ослабевших товарищей, отмантулил за них подряд несколько вахт.) И, понимая, что Лешка хоть и хохмит, но за такие шутки может и «порвать» ему «пасть», «дракон» поджимает хвост. А после «замета», когда уже сушим трал и все хлобыщет и хлещет ветер и от соленого ушата не спасает застегнутый на все петлицы рыжий капюшон робы, я в это время раскачиваюсь на корме и в руках у меня теперь шест (называется «пёха»), и этой «пёхой», чтобы не намотало на винт, я обязан отпихивать сеть; но, вместо того чтобы отпихивать, наоборот, упрешься и вцепишься, и только одна мысль – как бы не смыло за борт; а перед тем, как уже высушенный трал будет болтаться над палубой, в позе ползущего на штурм теперь лежу на животе и собираю с каната кольца, а в это время Лешка, чтобы не смыло, держит меня за сапоги.