У кромки воды - стр. 39
Дверь открылась, и в проеме возник женский силуэт, окруженный светом.
– Миссис Пеннипэкер? У вас все хорошо? – спросила женщина.
Я захлопала глазами, гадая, почему она назвала меня по фамилии матери.
– Господи!
Она бросилась мне помогать:
– Что случилось? Вы целы?
– Да, спасибо, – сказала я. – Похоже, я споткнулась о башмак, надо же.
Теперь, когда свет был уже не позади нее, я увидела, что она примерно моих лет, крепкая, улыбчивая, с густыми темно-рыжими волосами, перехваченными лентой. Лицо ее было окроплено веснушками и схвачено загаром.
– Позвать вашего мужа? – спросила она, глядя на меня с беспокойством.
– Нет, спасибо, – ответила я. – Мне просто нужно прийти в себя, я сейчас. Я проснулась и не сразу поняла, где я, а потом…
Я махнула рукой, указывая на ковер, усеянный вещами, которые я выбросила из чемодана, пока искала ночную рубашку и зубную щетку.
– Я вчера слишком торопилась лечь, а утром ничего кругом не могла разобрать.
– Это шторы для затемнения, – решительно кивнув, сказала она и прошла мимо меня к окну. – Такие темные, что ничего не видать, но в этом, я так понимаю, весь смысл.
Она просунула пальцы под внутренний край оконного проема и вытащила крепкую прямоугольную раму, затянутую черной тканью. В комнату хлынул свет.
– Так-то лучше, правда? – спросила она, ставя раму на пол.
На оконные стекла крест-накрест были наклеены бумажные полосы. На секунду растерявшись, я поняла, что они нужны на случай взрывной волны.
– Да, спасибо, – ответила я, пытаясь подавить тревогу. – Это деревянная рама? Я всегда думала, что шторы для затемнения – это просто шторы.
– Да. Мы и обычные шторы вешаем, но тогда приходится кругом булавками закалывать, чтобы свет не проходил. С таким приспособлением пальцы целее. Энгус их сделал, когда нас в последний раз оштрафовали – на двенадцать шиллингов, потому что старина Донни имел наглость на секундочку отодвинуть штору, чтобы поглядеть, не кончился ли дождь. А комендант у нас из пресвитерианцев, да не из наших мест, так что не спустит, куда там. Двенадцать шиллингов! Больше, чем лавочник в день зарабатывает! – с негодованием произнесла она, взглянув мне в глаза, чтобы убедиться, что я понимаю.
Я сочувственно кивнула.
– А с этими, – продолжала она, – хоть само солнце за ними поставь, ни лучик наружу не просочится. Энгус ткань натянул, а потом покрасил все черной эпоксидкой.
Она постучала по поверхности.
– Как барабан, глядите.
– Энгус – это у которого борода?
– Да.
– Он здешний рабочий?
Она расхохоталась:
– Не сказала бы. Он тут главный!
Э.У. Росс.
Это все объясняло, но мне это даже в голову не пришло, я сделала предположение, исходя исключительно из внешности. Потом я поймала свое отражение в зеркале и подумала, какая нелепость – мои суждения. Вид у меня был, словно меня тащили через изгородь спиной вперед.