Тысяча лет Хрофта. Боргильдова битва - стр. 25

Отец Богов заставляет себя видеть руны гримтурсенов. Как они есть, изменённые, нарочно искажённые. Зачем? Ведь на рунах держится великая потаённая магия этого мира, связь меж зримым и незримым, навек уловленная, словно сетями, изначально затвержёнными очертаниями. Зачем же ётуны так рискуют? Почему изменили раз затвержённое – да ещё и сделали так, чтобы он, О́дин, отец богов и вождь дружин Асгарда, владыка Хьёрварда, – узнал бы об этом? – ибо в том, что Лаувейя говорила не по собственной воле, Старый Хрофт не сомневался.

…Боль – словно вражье войско, подступившее к самой цитадели. Волосяной мост протянулся над бездонной, пышущей пламенем пропастью. Дорога к откровению, к заветному знанию – а по обе стороны туман забвения и соблазн по слабости прервать обряд.

Отец Богов сам шепчет про себя руну за руной, проговаривая слоги как можно чётче, заставляя двигаться непослушные язык и губы. Он – бог, владыка Асгарда, породивший других асов – а зависит от плоти, словно последний смертный. И да, гибель его тела будет означать смерть и его божественной сущности, накрепко привязанной к тварному бытию.

Пустые равнины исчезают, кажется, что нет ничего, кроме лишь захлёстнутой вокруг запястья петли да вонзённого в грудь острия. Безжизненные пространства вокруг, словно никогда и не случалось огненного мига творения. Взор Отца Дружин проникает всё глубже, стены серого тумана расходятся, и он, повиснув на самом краешке сознания, вдруг видит – наверное, так же, как видела своё и великая вёльва.

За туманами и мглой медленно поднимаются семь исполинских фигур, настоящие великаны, куда там заносчивым гримтурсенам! Этим по колено окажутся самые глубокие моря, они достанут Ёрмунганда[1] двумя пальцами и насадят на крючок, словно ничтожного червя.

Семеро. Четверо мужчин и три женщины. Мужчины в коротких туниках, открывающих правое плечо, женщины, напротив, в ниспадающих до пят одеяниях самого чистейшего белого цвета, какой только доводилось видеть Отцу Дружин – куда там горным снегам!

Старый Хрофт пытается вглядеться пристальнее, различить лица – бесполезно, он почти слепнет, словно глядя в упор на яркий, невыносимо яркий огнь.

За спинами семёрки встаёт жутковато‑алое огромное солнце, слепит взор, и там, в дальней дали, смутно угадываются очертания ещё двух фигур, недвижных, словно изваяния – расправившего крылья орла и свернувшегося кольцами дракона. Деталей уже не различить, даже всматриваться в эту пару невыносимо, и Старый Хрофт переводит взгляд на хорошо различимых уже семерых.

Да, идут. Грядут в силах тяжких – потому что за ними смутно угадываются очертания словно бы муравьиных скопищ: это маршируют воины, бесчисленные, подобно песчинкам на морском берегу или снежинкам во вьюге.