Ты все, что у меня есть - стр. 22
Я свернулась калачиком под одеялом и закрыла глаза, в душе радуясь тому, что я-таки добилась своего, осталась рядом с Кравченко в роте, смогу видеть его и быть с ним каждый день.
Среди ночи меня разбудил звук взрыва и раздавшийся через какое-то время крик: «Фельдшера! Фельдшера сюда!» Я вскочила, кое-как натянула в темноте брюки и куртку, схватила сумку и выбежала из палатки. Прямо на меня несся Вагаршак. Не говоря ни слова, он схватил меня за руку и потянул за собой. Возле палатки первого взвода, прямо на земле, лежали двое. Одному моя помощь была уже без надобности, а другой корчился в судорогах, прижимая к груди окровавленный рукав. Я села на корточки рядом с раненым и едва успела открыть сумку, как над нами выросла громадная фигура Кравченко. Оттолкнув меня в сторону, он рывком поднял стонущего парня с земли и поставил на ноги. Лицо ротного было перекошено, глаза налились кровью:
– Ты…сука, мать твою! За самогоном по минному полю?! Тротуар проложили, уроды?! – размахнувшись, он ударил раненого в живот, тот, вскрикнув, упал, Кравченко снова поднял его и еще раз ударил.
Я подскочила и попыталась перехватить его руку, но меня словно взрывной волной откинуло обратно, и я упала прямо под ноги Рубцову, который возник откуда-то из темноты. Он поднял меня и тихо приказал:
– Не лезь!
– Как не лезь, он же ранен, ему кисть оторвало, он ведь кровью истечет! Что за зверство?!
– Мо-о-олчать! – заорал Кравченко. – Труп убрать, а этого козла перевязать – и на «губу» до завтра! Всем разойтись! Работай, Стрельцова.
Я приблизилась к парню, разрезала рукав, сделала укол наркотика, обработала культю. Бедный мальчик, в девятнадцать лет – инвалид без правой кисти… Его увели на гауптвахту, а я побрела в палатку списывать наркотик. Вернувшийся через час Кравченко подошел ко мне, взял за подбородок, заглянул в глаза и сказал:
– Никогда больше не лезь мне под руку, поняла? Никогда. Убью.
– Поняла. Но так ведь нельзя, Леша…
– Не говори того, чего не понимаешь! – взревел снова Кравченко. – Эти уроды полезли через минное поле в поселок за самогоном, разминировав предварительно себе тропу. Знаешь, чем это может кончиться? Тем, что зверье усечет ее и накроет нас, спящих и тепленьких, и все из-за двух козлов, у которых колосники горят! А мне теперь комбату докладывать, что у меня в роте «двухсотый» и чертов «груз-триста», которого бы под суд вообще! Что, думаешь, меня комбат в щечку чмокнет? Ни фига, он ботинком засадит в зад, да так, что неделю потом не согнусь! Вот и подумай, что я должен был сделать!