Ты – моё проклятие - стр. 10
Так и останусь бабочкой, пришпиленной иголкой к бархатному полотну. Меня накроют стеклом, повесят на стену и станут любоваться. А потом выбросят, как ненужный хлам, когда надоем.
– Отпусти, мне больно! – кричу, и только это заставляет остановиться моего мучителя.
Как долго меня несли? Где мы? Почему тут так темно?
И самое важное: откуда здесь Клим?
Наверное, именно так сходят с ума: резко и бесповоротно. Кажется, что всё с тобой хорошо, и разум твой в полном порядке, но всё вокруг летит в пропасть стремительно и неотвратно.
Вдруг загорается резкий свет, больно бьёт по глазам, и я жмурюсь, борясь с колющей острыми иглами болью в затылке. Тру веки, сглатываю вязкую слюну. Пытаюсь понять, что со мной происходит, но ничего из этого не выходит – я решительно ни в чём не могу разобраться.
Кроме того, что совсем рядом со мной человек, которого я однажды потеряла навсегда.
– Открой глаза, Бабочка, – просит до вывернутой наизнанку души знакомый голос. – Посмотри на меня.
Сейчас в его тоне нет ни капли нежности или любви. Холодная сталь впивается в барабанные перепонки, рождает мириады мурашек, будто бы я неделю до этого пила, не просыхая.
– Открой. Глаза.
Он так убедительно делит фразу на отдельные слова, а голос становится ниже и холоднее. Как арктический холод, и я в его эпицентре совсем голая. С меня сняли кожу, выбросили на мороз, глупую.
Распахиваю глаза и вижу перед собой Клима. Это он – в этом не может быть сомнений, но и не он… на меня смотрят глаза абсолютно чужого человека – злые, полыхающие яростными пожарами сгоревшего дотла прошлого. Нашего общего прошлого.
– Клим… – выдыхаю и обнимаю себя за плечи, а он присаживается на стул, облокотившись на колени, и выжигает в моей душе дыру с рваными краями.
– Бабочка, – вторит, а я замечаю, в какую жёсткую линию сжаты его губы. На них ни тени улыбки, в них ни грамма мягкости.
– Что… что всё это значит? Документы – всего лишь повод?
– Ты всегда была умной, Бабочка, – левый краешек его губ слегка приподнимается, и губы складываются в подобие улыбки. Только лучше бы не делал этого, потому что так совсем страшно.
– А отец в курсе?
Хватаюсь за соломинку привычной реальности, чтобы не утонуть в этом безумии, а Клим молчит. Не собирается отвечать на мой вопрос, а я чувствую тошноту, плотным комом застрявшую в горле.
Клим застывает мраморным изваянием, сверлит меня взглядом. Не выдерживаю напряжения, витающего в маленькой комнате, и оседаю в кресло. Главное, на пол не рухнуть.
– Ты останешься здесь, – заявляет Клим, а я вздрагиваю, словно меня плёткой ударили поперёк спины. Даже боль будто бы почувствовала.