Твой выстрел – второй - стр. 3
– Чего стоишь, служивый? – спросил Вержбицкий. – Раздевайся и садись к столу. Да поздоровкайся, коли добрый человек. Аль немой?
Иван прислонил винтовку к стене, снял шинель, стал стягивать сапоги. На столе тоненько светил каганец. Иван разувался в полутьме, присев на высокий порог.
– Ваня, – растерянно сказал дядя, вглядевшись. – Это ты, што ли? Ты ж помер, Ваня! Еще при царе…
– То при царе, – сказал Иван, – а теперь иная стать. Всех, кто при царе отдал богу душу, революционная власть назад отзывает. Старый ты хрен, родню не признаешь…
– Ванек, милый ты мой! – кинулся к нему дядя. Не умея ласкать, ворошил волосы, лапал лицо. – Живой, мать твою! Вот радость так радость… Ну, держись теперя!
– А кому надо – держаться-то?
– Это я тебе растолкую. У нас тут, племяш, такие дела! Я, знамо дело, в большаки записался и в коммуну взошел. Осенью отпёр туда всю снасть, бударку сдал. Я без тебя малость разжился было…
– Жалко небось? – спросил Иван, поглаживая его костлявые плечи.
– А чего жалеть, Ваня? – всхлипнул дядя. – Али ты меня не знаешь? Об тебе вот я жалел, когда ты погиб. Бумага в волостное правление приходила. Ну, думаю, один как перст остался. Попу нашему молебен заказал, уж прости ты меня, недотепу. После молебна выпили с ним крепко, сказать проще, напились в стельку и разодрались под конец через тебя же, через твою светлую память.
Вержбицкий отстранился и, глядя племяннику в лицо, улыбнулся виновато:
– Об чем балабоню, дурак старый? Весь ум от радости незнамо куда делся. Проходи, садись. А я попытаюсь жратвишки какой-нибудь достать.
– Ничего не надо. Хлеба мне дали, консервов, бутылку водки. Давай истопим баню…
– И то, – легко согласился дядя, и за этой затаенной радостью, что не надо бегать по селу, выпрашивать у кого-то хлеба и продуктов, чтобы накормить служивого, почудилось Ивану грозное дыхание голода.
Вержбицкий оделся и, собираясь выходить, вдруг строговато спросил:
– Вань, а ты чей будешь? Кому баню стану топить?
– Не пойму тебя…
– Ты в какую партию взошел?
– А без партии тут нельзя? – Ивана забавляла серьезность дяди.
– Ни в коем разе, – убежденно сказал Вержбицкий. – У нас их шесть!
Маленький он был, встопорщенный, как воробей, и лицо его еще от слез не отвердело. Но слова были тверды:
– У нас тут так, Ваня. Али мы, большаки, тебя захомутаем, али эсеры тебя заарканят. Меньшаки, эсдеки, кадеты, анархисты тоже, знаешь, дремать не станут. И пять штук толстовцев есть, твоих идейных разлюбезных братцев.
– Хватит, хватит, старый, – миролюбиво сказал Иван. – Ты мне еще то в вину поставь, что я материну титьку сосал. Ишь, политики… Был Каралат, стал маленький Питер.