Турнир самоубийц - стр. 5

– Доброе утро, мистер Голла…

– Ты уволен.

Где-то на улице залаяла собака. Лай перешел в скулеж, и все смолкло.

– За расчетом можешь не приходить – я спишу его в счет долга.

– Долга?

– Ты украл у меня, – старик помедлил, – банку краски. Так что можешь убираться.

– Вздор.

– Все вы так говорите. Ни у кого еще не хватило духу признаться. Да-с.

Голладжер отвернулся.

– Это из-за печати? Вы узнали, что я неудачник?

– Вовсе нет.

По голосу было ясно, что старик врет.

– Согласно закону вам запрещено отказывать в приеме на работу по признаку расы, пола, национальности, языка…

– Убирайся, или я вызову полицию, – беззлобно бросил Голладжер.

– Вызывайте, и я с удовольствием расскажу им, кто на самом деле учинил пожар на складе в прошлом месяце. Сколько вы получили по страховке?

Трость перестала стучать по бетону. Голладжер замер, надежно укрытый тьмой. Терпеливый паук, который почуял, как дернулась нить, и ждущий нового рывка – что попало в сети: добыча или ветер бросил сухой листок?

Ульрик молчал.

– Чего ты хочешь? – спросил старик.

– Работать здесь дальше.

– Неужели? – проскрипел Голладжер. – А почему на каторгу не попросишься?

– Мое дело.

– Я дам рекомендацию. С ней тебя возьмут куда угодно.

– Мне нравится здесь.

Голладжер пробормотал что-то о «первостатейных жуликах», и стук трости возобновился, отлетая от стен гулким эхом.

…Старик лежал в пятне света, издали похожий на груду тряпья. Ульрик тотчас узнал его – тот самый, что околачивался возле булочной. Голова запрокинута, рот оскален, глаза широко открыты и слепо таращатся в черное беззвездное небо. Левая рука свесилась с тротуара, будто с края кровати, грязные пальцы утонули в луже.

– Вы меня слышите? Вам плохо?

Ульрик склонился над стариком и, не обращая внимания на вонь, попытался привести в чувство. Старик моргнул. Не успел Ульрик удивиться, как пальцы вынырнули из лужи, в них сверкнула опасная бритва.

– Я прекрасно тебя слышу, сынок, а ты меня?

– Э-э-э, – только и ответил Ульрик, почувствовав, как лезвие уперлось в горло.

– Отлично. Раз мы так хорошо ладим, может, отдашь бумажник? Думай об этом, как о пожертвовании всем нищим сразу.

Ульрик деревянными пальцами полез в карман.

– Вот и славно, вот и славно, – бормотал старик. – Всегда приятно иметь дело с благоразумным джентльменом.

Прежде чем Ульрик понял, что произошло, старик пожал ему руку, будто скрепляя сделку. Ульрик от омерзения дернулся – ладонь у старика оказалась чистой, без печати, – и бритва оставила на шее глубокий порез.

…Он следил за ней около часа. Медно-рыжие волосы, жилетка в черно-красную клетку, в руке саквояж. Шнурки изумрудно-зеленых кед развязаны и волочатся по земле.