Тундровая болезнь (сборник) - стр. 22
А 30 мы проснулись под грохот прибоя, вой ветра и хлестанье дождя по пластику палатки.
Вечером узнаём, что борт все же вылетал, но на подлете к горам пилоты увидели, что ущелье плотно затянуто тучами, и пошли на Воркуту.
Просто рок какой-то – что с заездом сюда, что с выездом. Теперь следующая дата – 2 сентября.
– Это Глеб говорит так, чтобы нас сильно не расстраивать, – заключил Серега. – Иначе честно сказал бы: пока все глухо да и погоды нет.
– Дýрит нас, как пионеров, – оскалил зубы Антон. – «Вертолет будет 27, но не точно, а затем, мол, – и вездеход». Ни того, ни другого! Как вездеходчиков дурил насчет расстояния, так и нас дурит со сроками вывоза.
– Нашли бы золото, небось вывезли бы в срок, – добивает нас Никита.
– Интересно, какого размера были бы премии? – издевательски оглядывает всех Ленька.
– Тебе на гроб бы хватило, – не сдерживаюсь я.
– А тебе? – не остается он в долгу.
– Тундровая болезнь неизлечима, – констатирует Серега.
Который день трясутся под напором ветра палатки, хлопает пластик, скрежещут железные каркасы. Нескончаемо ползут по склонам гор облака, размазанные, разлохмаченные, осыпают нас мелким холодным дождем, вершин не видно.
Мы давно уже не моемся – не то что в бане (банную палатку и протопить-то нечем, угля – кот наплакал) – вообще никак. Лишь физиономию утром ополаскиваем слегка, да и то, наверное, зря, поскольку ее и без этого ополаскивает дождем. Как-то раз после такого умывания я вытер лицо белым мешочком для образцов – на нем отпечатались черные пятна.
– Хорошо, что ложимся в темноте, – шутит перед сном Антон. – Вкладыш не видно, какого он цвета.
– Превращаемся в чукчей, – хмыкает в своем углу Ленька.
– Скорее, в кочегаров, – возясь у печки, ворчит Никита, бронзовый от света пламени.
При забросе в раскаленную топку очередной порции угля оттуда вырываются струи удушливого дыма, а по воздуху плывут, постепенно оседая на наши головы, ниточки и кляксы жирной копоти.
Неужели мы когда-нибудь отмоемся? Неужели сбросим с себя эти продымленные, засаленные, обрыднувшие робы? Неужели я когда-нибудь надену чистое белье и домашние тапки, смогу выпить чаю хотя бы с пряником, а не с бесформенным, окостенелым серым сухарем? Все это представлялось уже почти нереальным. Реальность – это заскорузлые, разбухшие от постоянной работы в воде руки, холодные сапоги с влажными липкими портянками, пропахший потом «костюм егеря», а еще – горы, белые от снега, ветер, треск и трепетанье палатки, скрежет разделки о трубу, копоть и угольный чад… Скрежет, ветер, дождь… скрежет…