Тума - стр. 7
– Степан, – ответил он.
– Сте́ван? – переспросил серб и засмеялся.
– Степан, – повторил он.
На единственный глаз, неотвязчивая, наплывала слеза.
Едва касаясь пальцем, он ловил и высушивал её. Долго щурился, играя веком. Бережно раздирал всё ещё слипшиеся ресницы.
Давая глазу отдых, слепо трогал себя неполоманной рукой, вспоминая своё тело.
Настойчиво тягая левой рукой за штанину, будто бы разбудил одну ногу, – и она отозвалась в ступне, в колене, в пальцах.
Другая же, в ответ на самый малый переполох, змеиным рывком кусала так, что всполошённая боль достигала переносицы, ушей, отдавалась в заглазьях.
Двигая ожившей ногою, цепляясь за земляные полы, сумел сдвинуться, завалить себя на бок.
Так увидел проём у потолков, откуда падал свет.
Окошко было не зарешечено – в него едва ли б смогло пробраться и дитя.
Попытался присесть, но тело не поддалось. Внутри будто обломились заглавные подпоры.
– Эй, – позвал он. – Как тебя?
– Сте́ван.
– Я Степан, так.
– Я! Стеван! Стево! То ми е имэ!
Серб мягко тронул кулаком свою грудь.
Степан посмотрел на серба единственным зрячим глазом сквозь опять набежавшую слезу.
Серб, улыбаясь, пожал плечами.
Плечи у него были гибкие, как у птицы. Серб всё время потягивался, словно бы готовясь расправить крылья.
– Поднеси мне лохань, – сказал Степан.
Лохань была невелика, но Степан смотрел на неё, как на гору, ставшую посреди пути.
– …да ти помогнэм? (…я помогу? – срб.) – спросил серб.
– Нет, – сказал Степан. – Уйди.
…он и не помнил, чтоб чем-нибудь занимался так долго.
Нагребал сена под спину. Выворачивался, сжав зубы и топорща в муке глаз; другой же метался в своей тьме. Рвался наружу рёв.
В голове, как в братине, туда-сюда переливалась, пылая, жижа.
Был себе и смешон, и постыл, и мерзок.
Тонкая, настырная струйка крови – из-под содранной присохлой раны на голове – заливала глазницу, щекотала губы, горчила на языке.
…ослушавшийся его серб притащил, кинул подле Степана охапку сена. Отступил назад на шаг, намереваясь уйти, – но едва Степан зажмурился, ловко подоткнул ему сено под спину, и тут же, с усилием, впихнул под него лохань.
…спустя время свалился с лохани на бок – как после адовой работы.
Закатил глаза, накрыв ладонью странно, почти как у ребёнка, уменьшившееся своё мужское естество.
До самого локтя рука была сыра. Весь погано пах.
…тут же, осчастливленный, заснул.
Стыда не было никакого.
В степи каждому своя обида казалась первой, и ответ на неё – праведным.
С тех пор как Степан научился запоминать лица и различать голоса, он понял, что знает мёртвых казаков больше, чем живых.