Тума - стр. 67

Лях, снова помолчав, ответил сдержанно, но неспесиво:

– Дзенкуе, ясны пане козаку. Не мам потшебы. (Благодарю, пан казак. Нужды не имею. – пол.)

Тут и Минька явился, доволен.

Стал в дверях. Цыкнул зубом, стегнул, не оглядываясь, нагайкой по закрываемой двери.

– Экая вонь тут у вас… Абидка! – крикнул нетерпеливо.

Тот снова раскрыл дверь, услужливо выглядывая.

– Хызметчилер кельсин – бу ерлери сипирип-ювуп чиксынлар! (Приведи рабов – пусть выметут здесь, вымоют! – тат.) – велел строго. – Бундан гайры, яны легенлер кетир, эскилери тешик… Тазе пичен де кетир, языхсынма… Хапыны хапатма! Ачих халсын! (И другие лохани тащи, а то текут… Свежего сена сюда, не жалей… И дверь не затворяй! Настежь оставь! – тат.)

Постоял, задрав нос, дожидаясь, когда хоть чуть протянет сквозняком.

Степан, полулёжа, разглядывал его.

Минька был нынче в огромной чалме, в турецком дорогом платье; из-под широкого шёлкового пояса торчали две рукоятки кинжалов с золотой насечкой.

– А как разговорился-то, Стёпка! – воскликнул вдруг Минька. – Со мной – дерзок! А с пашой, да продлит Аллах его безмятежные дни – запел, запел… Мыслил, ты нетчик, и на кол пойдёшь, а со своего не сойдёшь! Не передумаешь… – засмеялся Минька. – А ты хитёр, казачина!..

…в проходе раздался шумный шорох: тащили сено. Едва протискиваясь в двери, тут же бросали.

– Слушай, Стёпка… – Минька подхватил пышную охапку, прошёл к Степановой лежанке, кинул себе.

Взял, не спрашивая, из корзины дарёную овечью шкуру. Постелил и с кряхтеньем уселся.

– Скрывать не стану… – начал Минька. – Надобно, чтоб ты, хоть хром, да пошёл поскорей. Чего лекарь сказывал за то?

– Сам бы и выспросил, – сказал Степан без вызова.

– А тебе и не любопытно! – оскалился Минька. – Ты ж как мыслишь, Стёпка: сразу не сгубили – должно, желают приспособить для своих азовских дел. Получается, никакой выгоды тебе поспешать нету. Гладом не морят и держат в стенах – не в яме ж. Хоть и смердит, да в душу не задувает… Рожа твоя, Стёпка, гляжу, опала, – вгляделся Минька в Степана, – и зрак второй глядит, а то всё прятался.

Минька склонился к Степану и, щедро дыша жареной рыбой с луком, шёпотом поделился:

– Знатному мужу поведут на показ тебя. Нужда им, Стёпка, в толмаче! Да больно ты опухлый, и нога в деревяхе: дурной подарок – не войдёшь достойно, не поклонишься. Другу ногу тут же ж и поломают за такое… И мне заодно, обе. Ну?

Минька откинулся, глядя на Степана, как на базарный товар.

– Кланяться тож нельзя мне, – сказал Степан.

– С чего бы?

– Блоха с волосьев посыплется.

Минька собрал бабьи губы свои пучком, шевеля ими; так тянутся облобызать дитя.