Тума - стр. 30
Вынырнул с растаращенными глазами, бешено лупя руками по воде. Его поспешно втянули в каюк, и он долго плевался водой, но Иван не жалел его, а, напротив, изгалялся:
– Сома увидал! Вот те крест, сома увидал, и вздумал на него пошуметь, как на медведя! Стёпка – дурак! Дурачинушко!
Степан ударил бы брата, но сквозь кашель и сопли вдруг узрел: та же самая рыбина прошла возле каюка.
Тут же взмахнули Ивановы пятки – с острогой в руке он беркутом гинул в глубь.
«…да чтоб ты утоп, – твердил себе Степан, – чтоб тя заглотило!..» – и напугался только спустя минуту, когда их дружок, тоже Ванька, деда Черноярца внук, разглядел ниже по течению взбурлившие и рассыпавшиеся по воде пузыри, и завопил:
– Иваху чёртовый конь унёс! – и тут же начал вслух, срывающимся голосом молиться.
Как огнём погоняемый, Степан грёб вперёд.
– Матерь Царица небесная, помилуй! – просил Ванька Черноярец так неистово, будто она была совсем рядом и слышала его.
Оглядывались во все стороны, но ничего не видели.
Прошла, наверное, ещё минута, когда Черноярец вскрикнул:
– Вон он!
…Иван вынырнул необъяснимо далеко. Никогда б никакой струг с добрыми гребцами не одолел треть версты в такой малый срок.
Тут уже и Степан заорал.
Иван не отозвался.
Он не подзывал к себе и даже не оглядывался на лодку.
Миновав прибрежное, уносившее в сторону течение, проплыл ещё дальше, и, злой, уже без остроги, вылез на берег, весь в чём-то вымазанный.
С берега отрывисто прокричал:
– Слизлявый весь!.. адова харя!..
Изогнувшись, чтоб искоса видеть соседку – шуструю, глазастую, с короткой шеей, уже в раннем своём девичестве крепкозадую, дочку Вяткиных Фросю, – Ивашка сидел на козлах.
Они только что допилили со Стёпкой дрова.
Иван был гол до пояса, в драных портах, босой, хотя уже стоял октябрь; но работа распарила, и размазанное, как масло, солнце подогревало его.
Плечи и уши у Ивана были альшаными – загорелыми до черноты, и кожа на них пушилась золой. Он и в зиму таким оставался. Казалось, Иван ухитрится загореть даже при луне.
Теперь он как бы рассказывал сидевшему в тени ледника Степану сказку, хотя сказки никакой не было: Иван просто перебирал ведомые ему срамные слова, то резко выкрикивая их, то, как червя из земли, растягивая.
Ноздри его раздувались, словно он хотел не только коситься на соседку, но и слышать её запах.
Замерев, Степан наблюдал бесстыжую забаву брата.
Иван то хрипел, то звенел, но внутри его голоса всё время прятался смех. Степан закусывал губы, чтоб не расхохотаться, а в груди у него – как пескари в садке – всё билось и трепетало.