Трущобы Петербурга - стр. 49
Так Иван приветствовал свою жену, которая, выйдя от Кравцовой, перебегала через двор в свою квартиру.
– А дрова ты принес?
– Принес. У плиты лежат. Да гляди, земляк там наш сидит, дядя Федор, напой его чаем. Давеча он рано ушел не пивши, не евши, и только что вернулся.
Проговорив эти слова, Иван плюнул на руки и, взяв лопату, энергично принялся сгребать выпавший накануне снег.
С сильно бьющимся сердцем вошла Марья в дворницкую, где на корточках перед плитою сидел дядя Федор и, натужась, что есть сил раздувал огонь.
– А, здравствуй, Марьюшка! – приветствовал он дворничиху. – Полегче тебе стало опосля вчерашнего?
– Спасибо, дядя Федор, прошло, только голова болит что-то.
Мужик поднялся на ноги и сел на стул около окна.
– Да и угостил же ты нас письмецом-то, – продолжала она. – Просто так ошарашил, что мое почтение!
Федор как-то виновато взглянул на молодую женщину и сказал:
– Господи! Да коли бы я знал да ведал, что это проклятое письмо столько наделает неприятностей, то я бы в первую бы канаву бросил, вот оно что.
– Да какие неприятности-то! Вот дернула, прости Господи, Елизара нелегкая писать-то. Ведь он небось и не знает, что два родные брата теперь враги лютые и друг друга без ножа зарезать норовят.
– Да, про это у нас никто не знает.
– И маменька наша небось ничего не знает. А знай, что тут творится, умерла бы с горя, не токмо что заболела. Недаром, когда я ехала в этот поганый Питер, у меня так болело сердце! Чуяло оно бедное беду неминучую. А теперь, погляди-ка, что будет, сегодня или завтра Иван мой с Матвеем повстречаются. Матвей-то на язык востер, мужик хитрый-прехитрый, муженька моего кругом пальца своего окрутит, наговорит он на мою бедную головушку, и будет бить меня Иван смертным боем.
Марья вытерла слезы и стала мыть говядину. Дядя Федор участливо взглянул на молодуху и почувствовал, что и у него на глазах выступают слезы.
– Вижу теперь я, Марьюшка, все вижу, – проговорил он. – Ишь как извелась ты в Питере, а в деревне-то была что солнышко ясное. А теперь попробуй-ка приехать туда, то все, Матюшкину письму поверивши, пальцем тыкать начнут, вот она, мол, какая – напитерилась, мол. Нет, завтра же отпишу в село, пусть знают все, что туточка творится. Скажу я, что ты ни в чем не повинная и только зря из-за вражды братниной муки на себя принимаешь.
– Спасибо тебе, дядя Федор, за твое доброе слово, а не видать больше моего милого Подозерья, не видать мне больше света белого и не стерпеть мне страма лютого, руки наложу на себя. Не допущу, чтобы задарма бил меня муж!