Труды по россиеведению. Выпуск 2 - стр. 91

Не очень корректна весьма распространенная в обществе огульная критика так называемой шокотерапии, с которой обычно связывают состоявшуюся 2 января 1992 г. одномоментную либерализацию цен. Сторонники рыночной экономики, в общем-то, не сомневаются в том, что большинство цен нужно было отпускать – иначе просто не был бы запущен механизм рыночного саморегулирования. Можно, правда, спорить о соотношении твердых и свободных цен в тогдашних российских условиях. Но это сюжет для особого разговора. Как бы то ни было, явно несостоятелен упрек реформаторам в том, что они не учли монополистическую природу советской экономики. Многие и сейчас считают, что сначала нужно было сформировать конкурентную среду и только потом отпускать цены. Это представление насквозь утопично, так как создать конкурентные отношения при фиксированных ценах в принципе невозможно.

Что касается не мнимых, а подлинных ошибок «действующих лиц и исполнителей» российских реформ, то об этом, казалось бы, так много уже сказано и написано, что трудно добавить что-то новое. И все же имеет смысл обратить особое внимание на мировоззренческую природу просчетов и упущений в политике реформ, как, впрочем, и в экономической политике в целом. Вопрос этот, к сожалению, не утратил своей актуальности.

Следует отметить ярко выраженную склонность как вчерашних, так и сегодняшних реформаторов к «магическому мышлению». Оно представляет собой смесь неоправданных надежд и распространенных заблуждений, иллюзий и мифов. Среди иллюзий я прежде всего отметил бы принятие в качестве руководства к действию актуальных в тот момент на Западе мировоззренческих императивов, оправдывающих погоню за его экономическими и социальными стандартами, а также абсолютизацию так называемых универсальных экономических закономерностей, не учитывающих требований «места и времени».

Многие реформаторы и просто обыватели тут же обратили перемены на личное благо, не отдавая себе отчета в том, что смитсианское своекорыстие «работает» на пользу общества только при наличии очень жестких ограничений (институтов и принципов), которых в стране не было.

Следует отметить и убежденность реформаторов в том, что максимально высокая скорость перемен гарантирует их необратимость, снижая угрозу коммунистического реванша. При этом их отличало наивно-благостное отношение к порядкам в современном мировом хозяйстве, а потому был принят тезис: стремительное открытие экономики России благотворно, постепенное и дозированное – вредно.

Теперь о мифах. Во-первых, стойкое представление о том, что в современном мире благоденствуют нации, которым удалось свести до минимума государственное участие в экономике. Речь идет об антиэтатистском синдроме, пронизывающем мейнстрим современной экономической мысли, но имеющем мало общего с действительностью. Во-вторых, убежденность в «органической слабости» государства в переходных экономиках, и особенно в России. Из этого следовал вывод: вмешательство государства в хозяйственную жизнь должно быть у нас еще более ограниченным, чем в странах Центральной и Восточной Европы. И наконец, в-третьих, насквозь мифологична была приверженность реформаторов «теории обузы»: считалось, что Россия быстрее вольется в лоно цветущего Запада, освободившись от старого бремени – слабых сателлитов в лице постсоветских республик. При этом почему-то господствовало мнение, что новые суверенные государства (бывшие республики СССР) не смогут выжить без новой России.