Труба и другие лабиринты - стр. 32
А был подъезд в те времена вонюч и, как всегда, затоплен грязью да не протоплен теплом. И человек протянул ноги по одежке своей почти к самому порогу, так что приходилось переступать всякому входящему.
И вот кто-то, проходя, сжалился и вызвал скорую. А кто – уже никогда не узнать: чем чаще спрашивают, тем больше имен называют в ответ, тем горячее становятся ответчики, а правда тонет все глубже.
Скорая меж тем оказалась нескорой. И собрались некоторые сердобольные над лежащим, говоря: что же? Вот уж второй час пошел, а человек остывает на каменном полу. И видно, что не бродяга, не пропойца[83], хотя и без шапки: пальто дорогое, заморского кроя, ботинки тонкой кожи, надушенный шарф… И, собравшись, подняли его и отнесли в квартиру. А в какую, куда – теперь уже никто не скажет.
Едва уложили замерзавшего на лоскутное одеяло[84] – появились доктора. Стали выспрашивать, кто вызвал помощь и кем приходится лежащий на одеяле хозяевам. И, не дознавшись, велели раздеть лежащего до пояса, осмотрели, пощупали, растерли нашатырем и сделали укол. Лежащий открыл глаза, постонал, огляделся и тут же снова уснул, посапывая ровно.
И доктора засобирались, говоря, что ни в какую больницу никого не берут, поскольку нет здесь ни ран, ни угроз для жизни, ни показаний к стационару, а просто человек упился, обделался, промерз. Да и куда везти неизвестно кого – того, у кого нет ни документов, ни кошелька, ни ключей? И попеняли сердобольным, что не скорую надо бы вызывать, а, скорее, милицию, и пригрозили просившим, что наложат штраф за ложный вызов, если будут упорствовать – и уехали, пожимая брезгливо плечами.
А незваный гость заночевал невольно в чужом дому.
А наутро открыл глаза – и заговорили с ним, но оказалось, что не может он пошевелить ни рукой, ни ногой, ни языком. И стали спрашивать его записками, но ничего не добились: с ночи оставил его, похоже, дар речи, а сам он лишь мычал и заикался без слов, и отворачивал лицо, и плакал горько.
Тогда опять заспорили, не вызвать ли еще одну бригаду, не сообщить ли властям, не призвать ли правоохранителей? Но кто-то – хотя и неизвестно, кто – остановил нетерпеливых, говоря: кому сдадим его? Что сделают с таким в застенке или в больнице – и подумать страшно, и что ждет его тогда, как не морг или скорбный дом? Не пропал еще человек, а там совсем пропадет. И решили подождать, поскольку снова заснул незнакомец, и не было от него ни хлопот, ни беспокойства.
А на другой день, к вечеру, обрадовались, увидев, как поднялся он на подушке и услышав голос его. Но, обрадовавшись, тут же испугались пуще прежнего – поняли, что речь вернулась к нему, а память заплуталась где-то и даже имени собственного не удержала: ничего не стал просить очнувшийся у тех, кто склонился над ним, а только спрашивал, откуда пришел он, и где был путь его, и куда привел.