Тройной фронт - стр. 45
А мама говорит уверенно так:
– Он ранен. В госпитале лежит.
– Откуда ты знаешь?!
– Сон видела. Вот на календаре записала. Вижу – будто он маленький совсем и его моя мама – твоя бабушка, покойная, за руку ведет. А он плачет и левая ножка у него разутая, и ботиночек в руке несет, а на ножке кровь.
Бабушка мне говорит
– Ведь это что ж делают! Ведь так и убить могут! Я уж его туда увела!
А через месяц и Боря приехал. Загорелый, черный. Худой-худой, и как на десять лет постарел. С медалью «За боевые заслуги». В военном санатории лечился в Судаке, в Крыму. В левую ногу ранен, осколком! В ту ночь когда мама сон видела! Вот и не верь снам.
Рассказывает, что как его ранило, не заметил. Сидел в штабе полка. А на одной батарее ад кромешный стоит! Финны батарею артиллерией молотят. И так ему не хотелось на эту батарею идти! Но пошел. Пока шел там обстрел прекратился. Он помог остатки батареи отвести и перебазировать. К штабу возвращается, а штаба нет!
Пока он ходил, финны огонь перенесли и штаб всмятку и всех, кто там был! Если бы побоялся – не пошел на батарею – обязательно бы погиб. В ту ночь его и ранило.
– Всю ночь хожу – что-то у меня в сапоге хлюпает. Думаю, где же это я ноги промочить успел. Вроде нигде не проваливался в болото. Замерзло все ведь! Утром рассвело. Руку за голенище сунул – кровь. И вот тут заболело! Как зуб. Осколки попали. Три. Два вытащили, а один в кость – так там и остался. На рентгеновском снимке, как детский ноготок – полумесяцем…. Борю сразу – в госпиталь. В Мечниковку. Это когда у меня сутки увольнения были…
Депортация эстонцев
Год я еще в Мечниковской больнице работала. Нас казарменного положения перевели, но не демобилизовывали. Вообще, честно сказать, я так и не понимала какое у меня положение. Хожу в форме, а вроде как не военная. Никто военной подготовкой с нами не занимается. Половина врачей – в военной форме, другая – в гражданской. Вроде как служу, а на самом деле – работаю.
Сутки дежурю – двое свободна.
Боря во Псков уехал. Мы с мамой вдвоем. У меня даже свободное время появилось и жалование хорошее, я стала брать уроки пения, у одной бывшей певицы Мариинского театра. Она стала готовить меня в Консерваторию. Конечно, поздновато. Мне уже тридцать лет. Но она меня утешала, потому что у меня – меццо. А здесь не то, что у сопрано – возраст не помеха. И я так была рада, что учусь петь! За мной пытались ухаживать на службе молодые люди, теперь то не шарахались – потому что после Сталинской Конституции 1935 года, вроде все в правах одинаковые. Но мне было не до них! И работа , и пение… Два раза правда ходила в ресторан. В Кавказский – меня один грузин приглашал – замечательный парень. Водолаз. Потом после войны вроде бы адмиралом стал. Очень был в меня влюблен.