Троя. Книга вторая - стр. 21

Относительно маяка Теламон обещал подумать, в остальном же переговоры свелись к уже известному варианту. Естественно, царь острова Саламин строго соблюдал свой интерес – то есть дешевиться не стал. Коринфяне изумились таким запросам, попытались оспорить цифру, но тщетно. С тем и уехали – твердо уверенные – за такие деньги все корабли Эллады соберутся у них в порту.

Теламон же поступил просто – направляя корабли через раз – то в Коринф, то в Афины – то есть поровну и вашим, и нашим. Чтобы в афинском порту не раздражались, видя, как мимо идет торговое судно, Теламон пускал его в обход острова, путем, считавшимся всеми несудоходным. Один местный опытный лоцман сумел-таки найти маршрут между рифов и скал, чем несказанно Теламона обрадовал. Таким образом, Теламон сумел извлечь выгоду дважды – да при этом изловчился всем угодить.

Однако при таком раскладе следовало держать ухо востро – малейший промах, досадная случайность – и прощай стабильный доход, не говоря уже о том, что пришлось бы объясняться с грозными соседями. На такой вот экстренный случай в порту Саламина постоянно дежурили специально обученные люди – чуть что, они немедленно докладывали Теламону о любой нештатной ситуации.

Сам Теламон мог теперь расслабиться и отдыхать – что он и делал, развалившись на необъятной шаткой кровати – тоже, кстати, трофейной. Она держалась на честном слове, эта кровать, скрипела, прогибалась до пола, чередовала бугры с ямами – однако заменить ее было решительно нечем, разве что оставалось только выкинуть, а самому улечься на полу.

Однако Теламон измученную кровать жалел – отчасти из-за барахольной черты своего характера, а главным образом, потому, что она помнила его молодого, горячего – эта старенькая вещь исправно служила ему столько лет. Она, можно сказать, стала до боли родной. Потому Теламон и мысли не допускал расстаться с ней – скорее готов был умереть под выцветшим вишневым балдахином, в окружении пыльных шелковых кистей и густой волнистой бахромы, нежели позволить лишить себя воспоминаний о молодых его годах – ибо Теламон старел – постепенно и неотвратимо, старел, как стареет все на свете – и вещи, и люди.

Действительно, жизнь шла своим чередом, отсчитывая годы – к тому моменту, когда корабль с Антенором и Анхизом на борту приближался к острову Саламин, Теламону давно перевалило за пятьдесят. Он охладел совершенно ко всякого рода подвигам и приключениям, утратил интерес к битвам, оброс брюшком, малость облысел и сильно обленился, однако живости ума при этом не утратил. Впрочем, ему больше не надо было особо напрягаться – с тех самых пор, как подросли и возмужали сыновья.