Тридевять земель - стр. 46
Ко времени этого прискорбного события дела семейные впервые за всё время существования усадьбы стали клониться к упадку. К тому времени былой уклад сонной, сытой и безбедной помещичьей жизни давно уже не просто пошатнулся, а прямо отошёл в область преданий. Время, когда помещики жили вольготно, гащивали друг у друга неделями, съезжались на праздники и балы, безвозвратно миновало и пребывало в одних лишь воспоминаниях. Великая реформа растормошила прежнее бытьё; получив выкупные деньги, многие владельцы предпочитали проматывать их в столицах или, на худой конец, в губернском городе, земли лежали в закладе, в усадьбах воцарялись купцы и разбогатевшие крестьяне, которые без трепета сводили сады и даже липовые аллеи, устраивая свою промышленность.
По мере того как помещики оскудевали, они жили всё замкнутее, а то и просто исчезали. Но Леонид Воинович не смущался обстоятельствами и позиций не сдавал. Сергей Леонидович помнил ещё, как за обедом ежедневно подавалось шампанское, и помнил даже лакея, разливавшего его, – как он, изящно запеленав бутылку салфеткой, разливал вино в узкие высокие бокалы… Те из крестьян, кто застали ещё крепостное право, говорили о Леониде Воиновиче с уважением: "Одно слово, как ни оберни, – барин на отделку".
За Александрой Николаевной Леонид Воинович взял деревню Слезнёвку в Сапожковском же уезде, но туда только наезжали, даже господского дома там не было, и Слезнёвка была проедена, пропита, растащена бурмистрами, – одним словом, прожита. Леонид Воинович зимами живал в Петербурге, это называлось у него "следить за веком", обедал то у Бюссо, то у Бореля, фрукты брал у Эрбера, с годами делался капризен и, если слышал, как гремит приборами лакей, накрывающий к обеду, то морщился, как от зубной боли, и цедил: "Помилуй, братец, ведь это не в трактире". Родовое имение Казнаковых – сельцо Корыстино о тридцати душах – когда-то находилось в Тверской губернии, но после выхода "Положения" отец Леонида Воиновича – Воин Фёдорович – не удержал его в руках. Впрочем, кое-что всё-таки оставалось неизменным, и Соловьёвка была в этом числе. Соловьёвские крестьяне получили в надел столько земли, сколько и было у них до "Положения", отрезков здесь не было, что несколько облегчало взаимные отношения бывших господ и бывших рабов.
Павлуша был в Морском кадетском корпусе в Петербурге, Сергей только поступил в гимназию, – Александра Николаевна осталась с хозяйством буквально один на один, и, надо сказать, растерялась. Десятин за усадьбой считалось чуть более трёхсот, а это по губернским меркам было не Бог весть что. Хотя год от года барская запашка неуклонно сокращалась, имение не только не было заложено, но и долгов за ним не водилось, что по тем временам было едва ли не чудом. Главные выгоды Соловьёвки состояли в составе её угодьев. На двести десятин полевой земли, приходившихся на аршинный чернозём, было в нем сто десятин заливного луга, лучшего в округе. Цены на луга год от года росли и к тому времени, когда Александра Николаевна поневоле встала на капитанский мостик, доходили уже до шестидесяти рублей за десятину. Соловьёвские сена считались лучшими на Паре. "Не прокосишь", – говаривали о них крестьяне. Этими-то лугами и держалась усадьба. При таком счастливом положении дел от хозяев и не требовались никакие особенные таланты, нужно было только не мешать раз навсегда заведённому порядку. Управляющих здесь не держали вот уж лет двадцать, хозяйством покойный Леонид Воинович занимался лично, да и несложно было тут опытному человеку управляться и без помощников. У окрестных крестьян в наделах было очень мало хороших заливных лугов, и даже на прикупленных после "Положения" некоторыми деревнями землях не было хороших покосов.