Тридевять земель - стр. 2
– Подавай Бог здоровья… – начал он и замешкался.
– Старички, – тихонько подсказал исправник.
– Здравствуйте, старички! – послушно повторил Фёдор Евстафьевич.
Услышав его голос, старики низко поклонились.
– Вот, – сказал Фёдор Евстафьевич, отщипывая от поднесённого ему каравая, – ем ваш хлеб.
Исполнив формальности, Фёдор Евстафьевич с облегчением вошёл в дом и пригласил исправника закусить. Явилась Настасьюшка, старая горничная тётки, увидав его, заплакала и выказала намерение поцеловать у него руку.
– Оставь, оставь, – с досадой пробормотал Фёдор Евстафьевич. – К чему это?
Но та извернулась, поймала левую его кисть и припала к ней губами.
– Матушка, да на кого ж ты нас, горемычных, оставила, – запричитала она.
– Ну, полно, – сказал совершенно растерявшийся Фёдор Евстафьевич. – Полно, голубушка, полно. Не до ста же лет жить. Все в воле Божией.
Тётку свою, впрочем, как и дядюшку, видел он двадцать девять лет тому назад, искал в себе отзвуки скорби, и, не находя ничего, испытывал незначительные уколы совести и хмурился. Сельцо Соловьёвка пожаловано было дядюшке его императрицей Екатериной за её первую турецкую кампанию. Анна Ивановна овдовела быстро. В доме всё было устроено на старинную ногу. За Анной Ивановной всегда ходила её любимая служанка Настасьюшка, с ключами и мешком, в котором были куски сахара, пряники и мелкие серебряные деньги для раздачи детям дворовых и вообще всем тем, кто попадал под щедрую руку.
Не имея ни в чем недостатка, она тем не менее в течение почти что тридцати лет выезжала из Соловьёвки всего дважды. Как-то, после издания закона, по которому все заёмные письма признавались недействительными, если были писаны не на гербовой, а на простой бумаге, в уездном суде на предложение секретаря переписать бумагу и подписаться наново сочла таковое требование для себя оскорбительным, и, хотя и потеряла из-за своего упрямства, а всё ж настояла на своем. "Ты, сударь мой, – сказала она секретарю, – вот что рассуди: уж коли я, майорша Сойникова, руку свою приложила, то это так же верно, что солнце в небе ходит. А кобчика твово на бумагу любой умелец наведёт. Вон их развелось". Второй раз выехала из Соловьёвки Анна Ивановна много уже лет спустя, когда по уезду прошёл слух, что владелец Троицкого Григорий Семёнович Урляпов, который самоуправствовал в своем околотке, напоминая феодального барона, силою удерживает сапожковскую мещанку девицу Щедрину. Помимо такого рода дел, Урляпов от скуки и по самодурству производил и другие бесчинства, вплоть до нападения на соседей, выезжая на промысел лично во главе целой ватаги своих дворовых и каких-то случайных людей. Уездная полиция так его трепетала, что даже не смела предложить вопросных пунктов. Узнав о проделке Урляпова, Анна Ивановна помолилась Богу и, захватив по своему обыкновению одну лишь Настасьюшку, на ночь глядя выехала со двора. Она встретила шайку ночью на лесной дороге. Как узнала она, где и когда искать Григория Семёновича, что сказала ему, так и осталось тайной, которую оба унесли в могилу. Возил их кучер Тимошка, да и он опился до того, как что-либо рассказал. Пытали Настасьюшку, которая по обыкновению была с барыней, но та отвечала: "Хоша я и желала бы, а сказать не смогу: далеко стояла, не слыхала. Помню только, что филин ухал". Общеизвестно было только то, что девица Щедрина тот же день вернулась к родителям.