Три товарища - стр. 25
– А мне, пожалуйста, как всегда, – сказал я.
В баре царил полумрак и было прохладно. Пахло пролитым джином и коньяком – терпкий запах, напоминавший ароматы можжевельника и хлеба. Под потолком висела деревянная модель парусника. Стенка за стойкой было обита листами меди. Приглушенный свет люстры переливался в них красными отблесками, словно медь отражала какой-то подземный огонь. В стенах были укреплены чугунные бра. Но только в двух из них – у столика Валентина и у нашего столика – горели лампочки. На бра были надеты прозрачные желтые абажуры, вырезанные из старых пергаментных географических карт и казавшиеся какими-то светящимися фрагментами нашего мира.
Я был слегка смущен и не знал толком, с чего бы начать разговор. Ведь эту девушку я, в общем, совсем не знал, и чем дольше я смотрел на нее, тем более чужой она мне казалась. Уже бог знает как давно я ни с кем не был вот так вдвоем и просто утратил навык подобного общения. Другое дело контакты с мужчинами – тут у меня было куда больше опыта. Мы с ней встретились в чересчур шумном кафе, а здесь все вокруг показалось мне слишком уж тихим. И в этой тишине каждое слово приобретало настолько большой вес, что разговаривать непринужденно стало невозможно. Мне уже вроде бы захотелось вернуться в то кафе.
Фред принес рюмки. Мы выпили. Ром был крепок и свеж, с каким-то солнечным привкусом. Он как бы служил мне какой-то опорой. Я выпил рюмку прямо при Фреде и сразу отдал ее.
– Вам здесь нравится? – спросил я.
Девушка кивнула.
– Больше, чем в той кондитерской?
– Вообще-то я терпеть не могу кондитерских, – сказала она.
– Тогда почему же мы встретились именно там? – удивленно спросил я.
– Не знаю. – Она сняла с себя берет. – Просто ничто другое мне не пришло в голову.
– Ну а раз вам здесь нравится, то тем лучше. Мы приходим сюда частенько. По вечерам этот кабачок становится для нас чем-то вроде дома.
Она улыбнулась:
– Это, пожалуй, печально. Или нет?
– Нет, – ответил я. – Сейчас такое время.
Фред принес мне вторую рюмку. Рядом с ней положил зеленую гаванну.
– Это вам от господина Гаузера.
Валентин помахал мне из-за своего столика и поднял свою рюмку.
– Робби, тридцать первое июля семнадцатого года, – произнес он тяжелым голосом.
Я кивнул ему и тоже поднял рюмку.
Гаузеру всегда нужно было пить с кем-то или в память о чем-то. Вечерами мне случалось наблюдать его в крестьянском трактире, где он пил, адресуясь к луне или к кусту сирени. Потом он вспоминал какой-нибудь из дней, проведенных в окопах, где мы порой попадали в особенно тяжелый переплет, и преисполнялся чувством благодарности судьбе за то, что он еще существует и может вот так сидеть за столиком.