Три стороны камня - стр. 19
Сложнейшая мозаика совокупности – вовсе не то, что шутил один писатель, инженер человеческих душ: “Череп Homo sapiens состоит из двух частей – небольшой нижней челюсти и очень большой – верхней”.
Золотник шевелил африканскими губами, чуть слышно артикулируя: наружный затылочный гребень, крылонёбная ямка… Чешучайчатая, барабанная, скалистая доли височной кости… Микеланджело в анатомичке! Бедный Йорик… Зачем ему понадобился скелет головы – при его бесхребетных видениях?
Когда-то он считал себя реалистом, о чем свидетельствовало крупное многофигурное полотно “День рождения Иисуса Христа”, написанное с космическим размахом, снятое с подрамника, свернутое в рулон, спрятанное за шкафом. Илья Матвеич называл его пробой кисти в византийском стиле.
А между книжными полками, затертая, словно корабль во льдах, обреталась жизненная картина “Элен падает в пропасть”, с преобладанием пламенеющего розового, фиолетового и зеленого, переходящего в изумруд, – красок его палитры, рожденных первой военной зимой.
Розовый открылся в Чапаевске, в эвакуации. Илье было два с половиной года, когда недалеко от дома, где они жили с мамой и сестрой, взорвался химический завод. Волной отбросило кроватку от окна к стене, и маленький Илья Матвеич, как ни странно, живой и невредимый, смотрел на зарево пожара, не чувствуя ни страха, ни угрозы, переживая торжество огненно-розовой стихии.
Фиолетовым было свечение сигнального фонарика, который подарил ему летчик-отец, отправляясь на фронт. Илья то зажигал фонарик, то гасил, пока не сломал рычажок. Отец рассердился, назвал его скверным мальчишкой. Обиженный, тот забрался под кровать и даже не вылез попрощаться, о чем жалел до конца своих дней.
А изумрудным – бархатное пальто соседской девочки, приехавшей в эвакуацию из Ленинграда, первой любви Ильи Матвеича, оставившей неизгладимый след в его душе.
Вспомнилась комната Золотника, поражавшая непритязательностью на фоне духовного богатства ее обитателя. Масляная краска стен в уборной “абрикосовки”, пыльная пирамида картонных коробок с изношенной в стельку обувью над унитазом, грозившая обрушиться на голову беззащитного визитера (да еще Гарри забрал с расформированной лыжной базы восемь ящиков старых бесхозных ботинок – вдруг пригодятся).
Перед глазами поплыли обломки повседневности: мамины кофейные чашечки и тарелка для десерта, ее прозрачная фиалковая ваза, то, к чему она так часто прикасалась, птичье оперение синиц и снегирей, Сонечка сыпала им хлебные крошки на подоконник, а прилетали жирные голуби и все сметали, – того нашего бытования, где так естественно уживались коммунальный дух и Универсум.