Три повести - стр. 31
Вот, а Коренев хоть особенно и не протестовал, но скривился и протянул с кислой миной: «А чё сюда сразу, я чё рыжий что ли?» И захихикал, как умственно отсталый. Уверена, если бы к нему присела Светка, ну или та же Ливановская, он не вёл бы себя, как полный придурок, а уже бы порозовел от гордости и растекался бы малиновым сиропом.
Я, конечно, поинтересовалась у этого интеллектуала, не болит у него от постоянного чёканья язык, но сама подумала, что если большинство моих ровесников похожи на этого Коренева, то может в том, что у меня не стоит очередь из них, и нет ничего страшного.
Хотя иногда и зло такое берёт; и ничего ведь не сделаешь тут, даже предъяву некому кинуть, кто виноват в том, что я такая, какая есть. Я и сама всё это знаю, да только от понимания ни разу не легче.
Нет, всё-таки больше всего я устаю от себя. Жаль, что нет такой функции в человеке «выключить голову», она была бы у меня очень востребована. Ох, как же я надоела самой себе!
Обо всём этом я успела подумать, едва только ушли Светка с Олегом и мы с Юркой молчали, размышляя каждый о своём.
– Я почти уверена, что окончу жизнь в одиночестве… – неожиданно вырвалось у меня.
Мне кажется, я и сама не ожидала, что скажу это вслух. Юрка вздохнул и посмотрел куда-то в сторону.
– Знаешь, а я, скорее всего, уеду скоро в Израиль…
Он произнёс это так медленно, прерывисто и тяжело, будто говорить его заставляли ударами в спину.
Я смотрела на него молча, пытаясь как-то переварить услышанное.
– Ничего себе заявочка… – ко мне, наконец, вернулся дар речи, – И что это значит? Нет, я просто для себя хочу понять, в какой момент нашей беседы ты решил, что пора уже сообщить о своём намерении? Тебя тоже к папочке вдруг потянуло со страшной силой или что-то в моих словах про одиночество натолкнуло тебя на эту мысль?
Юрка хмыкнул и рукой махнул, мол, да брось ты, нашла, что сравнивать. А я ненавижу, когда он так делает. Ненавижу, когда вообще кто угодно так делает. Потому что это вроде как обесценивает тебя, как личность.
Ну, хорошо, пусть даже не всю тебя целиком, а только твои слова, желания или страхи, но всё равно ужасно неприятно.
– Но, кстати, ты не так уж далека от истины, – вставил он, как будто почувствовал, что я сейчас взорвусь, – Я имею в виду одиночество…
Я что-то ответила в том смысле, что всё ещё маловато информации, и тут его, как прорвало! Словно где-то внутри из него пробку вынули, которая не давала словам получить свободу. Я всего, конечно, не запомнила, но там было, кажется, всё.
И обида на мать, которая, оказывается, долгое время не разрешала отцу с сыном общаться, а Юрка был уверен, что такое решение она за него не имела права принимать, и вообще, может из-за этого он всю жизнь страдал и мучился…Тут он снова припомнил, что она его почти в восемь лет в школу отдала из-за того, что он был очень маленького роста и болел без конца. И вот теперь ему уже пятнадцать, а он только в восьмом классе, а мог бы преспокойно с Дашкой учиться сейчас в девятом и тогда, скорее всего, всё было по-другому. Учись они в одном классе, у неё было бы гораздо больше возможностей увидеть его, Юрку Либермана в выгодном свете и оценить его несомненные достоинства.