Три поэмы. В критическом сопровождении Александра Белого - стр. 6

В фантастическом сне он видел себя «Шаляпиным и Мочаловым в одном лице», грезил, что его «путь лежит на Альпы, / Сквозь царство снега, смерти и ветров». Именно в этом аспекте получает свое значение не бог весть какая максима: «армия – единственное место,/ Где учат делать, а не говорить».

Армия в поэме Завальнюка приняла на себя несвойственную ей, с современной точки зрения, роль учителя нравственных законов («Не пить, / Не ныть. / Не бегать в самоволку, / Быть честным, смелым, сильным / И т. д.». Это стоит подчеркнуть, не как само собой разумеющееся, а как «новое слово», ибо в советское время этика перестала существовать, потеряла свое общечеловеческое значение, стала «классовой», т. е. оправдывающей любое (зло)деяние с позиций классовой борьбы. Несколько позже именно нравственная проблематика выдвинет «военную прозу» (вслед за «деревенской») в центр литературы 60-70-х годов. В нравственно-этическом поле свернута и должна раскрыться метафорика «жестянщика» – мастера по изготовлению ведер.

По Н. Арутюновой, в русском языке эмоции человека представляются как жидкие тела, наполняющие его душу и сердце и принимающие форму сосуда. По афоризму К. Пруткова, например: «Почти всякий человек подобен сосуду с кранами, наполненному живительною влагою производящих сил»[4]. Ирония Завальника – того же типа:

Но эта «посуда» есть и сама душа. Так и понимаются строки Пушкина: «душа моя полна тобою». Оба смысла совмещаются в слове «поэзия». Она есть форма выражения чувств, а поэт – мастер по изготовлению этих форм. Отсюда такое важное место приобретают «ребра жесткости». Особенно ощутимы они в форме сонета. Странно звучащее, но настойчиво утверждаемое в поэме тождество «поэт=металлист» имеет полное право на существование.

Теперь уже, оглядываясь назад, можно попытаться рассеять туман над странным, оставлявшим ощущение надуманности, решением автора поэмы ввести «театр» как этап на жизненном пути героя. Для этого автору пришлось изобрести некую актрису, разглядевшую в юноше-полотере потенциал актера («когда-нибудь сыграешь все равно». Герой-таки вышел на сцену в бессловесной роли, но:

При армейской регистрации его так и записали: «По роду службы – / Слесарь,/ А по последней должности – / Актер». Ведра принесли герою ту славу, о которой он когда-то мечтал. Заказывая «посуду», народ требовал, чтобы ее делал именно «Актер». Его труд ценили: иные за «руки», другие за «голову», а третьи (самые проницательные) говорили не о качестве исполнения заказа, а о «правде», и находили ее, «как минимум, в душе». В поэте, в самом деле, есть что-то от бессловесного актера. Когда Пушкин читал в своем кругу отрывок из «Бориса Годунова», публика была в восторге вовсе не от игры автора. В поэме Завальнюка сделанная «Актером» вещь казалась «чудом: