Три напрасных года - стр. 20

– Кто у нас отличник? Агарков? В распоряжение главного старшины Ничкова.

День тружусь, второй. Нравится мне Ничков, я ему, похоже, тоже. Не панибратсвуем, но и обходимся без уставных прелюдий. Он мне – Толян; я ему – Саня.

Трудимся. Заходит старшина первой статьи Петрыкин (в миру – Тундра, так как родом из Заполярья). Он – освобождённый комсомольский работник, вернее – безработник, так как целыми днями ни хрена не делает, слоняется по роте, ищет над кем приколоться. Заглянул в чеплашку с клеем:

– О-па-на! Кончился. Ну-ка, курсант, шилом в подвал. Найдёшь мичмана Казеинова, попросишь у него кузевалу – клей такой.

Я без задних мыслей в подвал. Бродил, бродил, нашёл – в какой-то бендежке два мичмана в шахматы режутся.

– Разрешите обратиться?

– Валяй.

– Ищу мичмана Казеинова.

Смотрю, собеседник мой побагровел и брови сдвинул, а партнёр его гримасничает – улыбку душит.

– Для чего?

Я чеплашку подаю, хотя уже чувствую, влип во что-то.

– Кузевалу надо – клей такой.

Один мичман закашлялся. Второй говорит:

– Какой педераст тебя послал?

– Никак нет, товарищ мичман – старшина первой статьи Петрыкин.

– Старшина твой и есть настоящий педераст. Скажи, что вечерком я к нему загляну.

Когда вернулся с казеиновым клеем, Петрыкин встрепенулся со стула, на котором сидел, помахивая ножкой.

– Принёс?

– Так точно.

– Что сказал мичман Казеинов? – Петрыкин подмигнул Ничкову.

А я включил швейка – то есть, напустил на себя наиглупейший вид – и отвечаю:

– Сказал, что старшина, меня пославший, педераст, и он вечером его навестит. Спросил фамилию.

Петрыкин побелел, как песец полярной ночью:

– И ты сказал?

– Так точно.

– Тьфу! – Петрыкин спешно покинул нас.

Ничков улыбался ему в спину.

Вскоре нужда в помощнике иссякла, и он вернул меня, откуда брал – прямо на политзанятия.

– Ага, командировочный! – обрадовался Ежов. – А ну-ка скажите нам, товарищ прогульщик, что значит быть храбрым?

Я и до места не дошёл, прямо от дверей поплёл:

– Ну, понимаете…. Надо человеку через речку перебраться, а мостик узенький, ему страшно – вот он по-пластунски переполз. Обошлось – не свалился. Следующий раз на карачках. Потом просто перешёл – храбрец. Значит, быть храбрым – это побеждать свой страх.

– А! – недовольно махнул на меня Ежов. – Вот она цена пропущенных занятий. Кто скажет?

Поднялся кто-то, рапортует:

– Быть храбрым – это значит брать высокие соцобязательства и выполнять их.

Ежов:

– Молодец. Пять.

– Ага, – бурчу, усаживаясь за парту. – А перевыполнять – героизм.

– Вот именно! – обрадовался Ежов. – И тебя пять. Вижу – мыслить умеешь.

Учёба в ОУОМСе давалась легко, и каждое воскресенье поощрялась. Наш недельный распорядок устроен был так – пять дней учёба, в субботу большая уборка в роте, воскресенье – выходной. Для всех прочих – фильм, свободное время. А отличников куда-нибудь выгуливали. В городе были много раз – во всех примечательных местах. В Новороссийск ездили на боевые корабли смотреть Черноморского флота. В долину Суко….