Три грации на обочине - стр. 1

На утренней заре низина выглядела фантастически. Земля здесь неровная, бугристая, изрезанная глубокими трещинами, в которых этим ранним утром клубились лохмотья тумана. Выбираясь на волю из расщелин, туманные сгустки осторожно, будто охотясь, ползли по земле, остывшей за ночь, неожиданно замирали в воздухе и медленно таяли. Между ними выступали горбатые островки, заросшие сухостоем, но и эти пятна, выжженные прошедшим летним зноем, то исчезали в белом сумраке, то через некоторое время выныривали вновь.

Все это молчаливое действо подсвечивало малиновое солнце, отчего и сухостой, и новая поросль, жаждавшая пробиться к жизни, казались нарисованными кистью художника с буйной фантазией, склонного к мистицизму. Точно! Пейзаж мистический… таинственный и… жутковатый…

И совсем непонятно: как на таком огромном пространстве в белом сумраке тумана гражданин Ласкин (абсолютно трезвый, что случалось с ним редко) умудрился набрести на обнаженную девицу. Пространства здесь – ого сколько: хоть вправо, хоть влево, хоть по всем диагоналям и прямым линиям, а Ласкин, словно по указке компаса, шел точно на тело. Нет, в самом деле, не обходить же пустырь – это ж какой крюк надо делать! В общем, идти по бездорожью заставила мать всех пороков – лень.

А может, не обошлось без нечистой силы? Ведь почему-то Ласкин вышел из маршрутки именно в этом месте, а не чуть раньше или чуть позже. Почему-то не торопился, как обычно, к припрятанной дома бутылочке промочить пересохшее горло и крепко заснуть после ночной смены абсолютно счастливым. Не иначе бесы подшутили над ним, заманив к девчонке.

Главное, сначала, выйдя из маршрутки, он закурил, постоял… А надо было идти, авось прошел бы мимо и не заметил… Да что теперь говорить! Ласкин ждал, когда рассвет наберет силу, заодно свежий утренний воздух, насыщенный по-осеннему влажной прохладой, развеет сонливость, чтобы смело пуститься в путь через овражки и ухабы. А не сломать шею, угодив в глубокую расщелину. Кто его здесь найдет? Да и люди здесь вообще не ходят, кроме тех, кто живет в поселке, ставшем недавно городом. Ага, вот так: раз – и всех сделали городскими по указу.

В общем, когда наконец посветлело, Ласкин сбежал с трассы в низину и двинул прямиком к своему поселку – к новому микрорайону, куда городской транспорт не ходит – одни маршрутки и только днем. Обещают пустить автобусы с троллейбусами, да чего только не обещают городские власти! А пока круглосуточно те же маршрутки бегают лишь в богатый поселок, это в другой стороне. Ласкин тронулся в путь через пустырь.

И вдруг… она! На бугорке. Юная дева лежала от трассы метрах в пятистах, может, больше. Ласкин опешил. Да, простой мужичок Ласкин, переставший считать свои года, высохший, словно стебелек из гербария, встал как вкопанный, растопырив крошечные глазенки, глубоко запавшие в глазницы. Потому что обалдел! Это ж какая красота перед ним в натуральном виде…

Она возлежала на боку, как Венера на старинных полотнах – обнаженная, белотелая, вылепленная из лучшего материала талантливой рукой. И будто плыла по белому морю на маленьком плоту, да нечаянно уснула. Казалось, сейчас откроет глаза и проведет ладонью по каштановым волосам, на которых то ли блестки чуть заметно сверкали, то ли роса ловила малиновое солнце.

Да уж, проснется и встрепенется, испугавшись. Потому что увидит вблизи препоганую рожу с распахнутым ртом, в котором нет половины зубов, а те, что есть – лучше не показывать.

Ее укрыл туман, и Ласкин перевел дух, решив: ему все привиделось. Говорят же: те, кто регулярно принимает по пол-литра в день, умом слабеют, им черт-те что мерещится, типа галюники приходят. Ласкин и подумал про себя: «Допился! Белка, что ли, припала ко мне?»

А тут туман задышал, словно живой, то закрывая, то открывая части юного тела, подсвеченного всеми оттенками радостного утреннего солнца.

Однако! В голову вдруг стукнуло: а что это она тут разлеглась голая? Да и вообще, к женским прелестям он давно охладел, так что теперь юная Венера не заставила Ласкина задержаться еще на минуту, чтобы коснуться взглядом упругого тела и полюбоваться игрой света и тени на безупречной коже. Нет, больше она не вызвала в нем ни восторга, ни тем более похоти – какое там!