Трезвенник - стр. 16
Рена негромко, но убежденно дополнила брата. Она сказала, что драма заключается в том, что Русь исходно религиозна, основа духовного состава – богобоязненность народа. Но социальные потрясения и катастрофы двадцатого века лишили страну такой основы и в образовавшийся вакуум хлынула стихия деструкции. Брат и Випер с ней согласились лишь отчасти – Випер сказал, что теология, вернее, увлечение ею, сместили у Рены угол зрения, церковь в России всегда сотрясалась – об этом свидетельствовал и раскол.
Тут они вспомнили обо мне, и Богушевич внес предложение выпить за вновь обретенного друга. Рена, которая не однажды бросала на меня свой тревожный и вместе с тем испытующий взгляд, проговорила:
– Тебя не узнать.
– Да неужели? – Я удивился.
– Рене видней, – сказал Богушевич. – А пьешь ты скупо. Должно быть, режимишь.
Он внимательно меня обозрел и спросил:
– Все балуешься с гантелями?
– Надо же пасти свои мышцы, – сказал я, почему-то вздохнув.
Впрочем, я без труда разобрался, чем вызвана моя элегичность. Я словно испытывал чувство вины – рядом со мною сидели люди, можно сказать, из другого мира. Они отягощены проблемами, а я – своей силовой зарядкой. Даже Випер, который хоть и подавлен утратой своей белокурой бестии, полон хлопот о народной судьбе. Я уж не говорю о Рене – достаточно встретиться с нею глазами, чтобы прочесть в их зеленых водах мерцание нездешних забот.
Но, ощущая эту ущербность, я посещал их не без приятности – они были теплые ребята. Несколько раз я виделся с Реной, два раза ходил с ней в консерваторию – слушали ораторию Генделя «Мессия», а также «Реквием» Моцарта. После этих возвышенных встреч с прекрасным она пребывала в самозабвении, неясно было, как к ней подступиться.
Меж тем, она вызывала во мне странное чувство, в нем совмещались и тяга к женщине, и опаска, и даже непонятная жалость. Порой возникало и раздражение. Несколько раз я порывался узнать у нее печальный сюжет несостоявшегося замужества, но что-то неизменно удерживало. К тому же я мог и сам догадаться – отвергнутый не сумел соответствовать. Однажды я проявил интерес к ее необычным научным пристрастиям. Она оживилась и битый час втолковывала мне суть дискуссии – единосущен или единоподобен Господь. Коснулась и спора о двуначалии – неразделимости божеского и человеческого.
Да, это было весьма возвышенно, но мне становилось все очевидней, сколь велика между нами бездна. Я был на одном ее краю с моими трезвостью и здравомыслием, она – на другом, где ее собеседниками были неслышные мне голоса. Надо было вовремя сделать несколько разумных шагов, подальше от края, чтобы не рухнуть. Именно так я и поступил.