Тревоги и надежды старшего лейтенанта Берзалова - стр. 6
– Товарищ старший лейтенант… – попросил фельдшер, показывая на шприц, который держал в руках. – Помрёт ведь…
– Что жалостливый?! Жалостливый?! Вашу-у-у… Машу-у-у! – Берзалов поймал себя на том, что не верит даже самому себе, что стал заводиться по малейшему поводу – оттого, что всё понимаешь, но ничего не можешь сделать, словно попал в порочный круг страха. Нервы ни к чёрту, выжить, видать, хочу, трушу, а ещё с Варей не дали пообщаться… архаровцы… страна… идиотская война без конца и края… – Ладно, делай свой укол, – сказал он, – и тащите его в госпиталь. Да… охрану выделить, а то удерёт ведь. Слышишь, Гаврилов?..
– Зачем охрану? – удивился фельдшер. – Он еле дышит.
– Выделить, и всё! – приказал Берзалов, который не любил неожиданностей. – Если что, поможет тащить.
– Есть выделить, – равнодушно отозвался прапорщик, даже не повернув головы. – Жуков!
– Я! – поднял голову боец из соседней ячейки, который вообще, похоже, спал, потому что стал отчаянно зевать и тереть глаза.
Ох, наведу я порядок! – подумал Роман, ох, наведу! Боец этот был славен тем, что имел большой чуб и был похож, как близнец, на поэта Есенина. «Ты не родственник?» – часто спрашивали у него.
– Пойдёшь с санитарами!
– Есть! – радостно отозвался боец, похожий на Есенина.
– Да смотри мне там!.. Знаю я тебя, дурилка картонная!
– Есть смотреть, – ещё радостней отозвался боец, потому что не надо было торчать в окопе, а можно было с толком и культурно провести время в городе, может даже, в кино забежать, если девки в канаву не утащат.
Чёрта-с два, подумал Берзалов, напьётся, скотина! Но приказа не отменил. Всех подозревать – себе дороже, глаз и нервов не хватит.
– А можно мне тоже, товарищ прапорщик?.. – в наглую попросился боец с мелкими гнилыми зубами, которого звали Петр Морозов.
От подобной дерзости Берзалов только заскрипел зубами. Распустил Гаврилов отделение! Распустил! Сейчас отправлю всех на «губу»!
– Нельзя, – как показалось Берзалову, с сожалением ответил Гаврилов, а то бы отпустил и Морозова, на лице которого лежала печать лихого человека, и должно быть, из-за этого, а ещё из-за рискованности в характере Гаврилов чаще других брал его с собой.
Прапорщик Гаврилов сидел по-турецки на бруствере среди лопухов, глядел на луга за рекой, откуда они притащили пленных, и, казалось, не участвовал в допросе из-за того, что всё-всё понимал. А ведь первые минуты – это те самые первые минуты, когда любой расколется, даже будь он из гранита. Этот не раскололся. Значит, готов был к подобному повороту событий. Из своих, из армейцев. Кому же он служит, если молчит, как партизан? Должно быть, на крепком крючке, раз такой упёртый. Не пытать же в самом деле? – ломал голову Берзалов. Хрен с ним, не нашего ума дело. В штабе есть кому допросить. Там костоломы найдутся подурнее наших архаровцев.