Третья мировая война. Оккупация - стр. 26
В сарае переоделись таки, в сухое и новое.
Я сидел, поглощал какой-то быстрорастворимый супчик и смотрел, как Церетели меняет повязку Скорому. Зацепило, значит. Вроде по касательной, а все равно морщится.
Скорый, кстати, – это не кличка, а фамилия у него такая. Прозвища в отряде у каждого не для понтов или подколок, а как радиопозывной. Вот кроме всех ранее перечисленных, есть в нашей ячейке еще один снайпер – Вова 'Чемодан' Монастырский. Самореза зовут Олег Домианиди. Потомок греков, осевших в Абхазии. Почему Саморез не знаю. Иногда прозвище так приклеится, что по имени-фамилии больше не зовут. Я вот только сейчас узнал, что Церетели зовут Саша Полейко. А вот прозвища Пашки Борзыкина пока не знаю. Вернемся, надо будет спросить. Отца его уважительно кличут Старый, а деда дедом и называют.
Поспать толком не удалось. Только сомкнул глаза, и тут же открыл их. Три часа как не бывало – моя очередь заступать на 'фишку. Моя и Триплекса.
Минут сорок сидели в полной тишине. Мишка сам по себе парень молчаливый, а тут еще положение обязывает. Как ветеран нашей партизанской банды он не может при мне, новичке, точить лясы на боевом посту. Блюдет.
Ему-то что, сидит, развлекается, в оптику свою окрестности рассматривает. А мне невооруженным взглядом из-за опустившегося с небес тумана даже опушку ближайшего леса толком не видно. Вот и сижу, ежусь и прислушиваюсь ко всяким мне, городскому жителю, непонятным деревенским звукам.
Вот где-то за деревней в болотах гугукает выпь. Или это удот? А они что, на зиму на юга не улетают?
А вот будто скрипнула калитка. Я чуть не подпрыгнул, а Триплекс сидит себе спокойно, соломинку жует. Значит ничего страшного.
– Ставня третий дом на семь часов. – Сказал Миша, заметив, что я задергался.
– Угу. – Буркнул я, но сам еще минут пять продолжал таращиться в ту сторону.
Слава богу, еще через пару минут к нам на чердак заброшенного дома, где мы устроили свой наблюдательный пункт, залез Скорый, который никак не мог заснуть. Рана дергала.
– Дай поглядеть. – Протянул руку он к Мишиной винтовке.
– Не в цирке.
– Да ты, Мих, не Штайн, а Зильберштайн какой-то. – Хмыкнул Витька.
– Да подавись ты, губастый. – Обиделся Триплекс. По всему было видно, что он бы итак, покочевряжившись немного для порядку, разрешил Скорому взглянуть в оптику, а сейчас и вовсе надулся и будто бы совсем потерял интерес к своей винтовке. Очень уж не любил наш снайпер, когда его поволжского немца причисляли к сынам израилевым. Я ждал от Триплекса дежурной шуточки про ботокс (губы у Витька действительно были самым заметным местом на его лице – их будто накололи) и их дальнейшей пикировки, но Скорый, получив желанную игрушку, принялся разглядывать кривую деревенскую улочку, а Штайн прислонился к покрывшейся плесенью стенке чердака и ушел в себя.