Третий брат - стр. 28
Вот сейчас он выглянет, покажется его вражий лик, словно морда разъярённого бурого медведя, которого невзначай потревожили в берлоге. Ещё мгновение и разорвёт тебя могучими когтистыми лапами, если ты раньше не прикончишь его. Давай же, солдат, вонзай свой штык в грубое животное или оно набросится на тебя без страха и жалости! – Алексей покрылся испариной пота, видение не проходило, однако тянулось странно долго, как бы давая ему время на размышление.
Сколько всё это происходило, он не мог себе представить, и вот в какое-то мгновение сгорбленный вражеский солдат повернул к Алексею своё лицо. Из серо-шинельной массы выглянула… не морда животного, не клыкастый зев, а лицо семнадцатилетнего мальчишки, с выпученными от ужаса глазами. «Н-не-е-т, – кричали его глаза, – у-у-бивать нельзя… нельзя… нельзя! Я и ты… мы оба есть, и мы хотим… дышать и жить!»
– Знаю, – своими глазами Рыбаков согласился с солдатом, – но зачем ты здесь, разве не для того, чтобы убить меня!?
– Тебя обманули, как и меня, – беззвучно кричал тот, – теперь это ясно, ведь мы оба… есть!
– Но я защищаюсь, а ты нападаешь! – эта мысль вдруг пронзила сознание Рыбакова. – Это ты спрыгнул ко мне в траншею, а не я к тебе! И когда встанешь, то убьёшь меня, не так ли?!
– Дай распрямиться… повремени – увидишь, не трону тебя! – умолял юнец.
– Как же тебе поверить, ведь ты и я на войне, мы оба солдаты?! – поднятые с ружьём руки Рыбакова немного ослабли.
– Посмотри, как я молод, дома меня ждёт невеста… и мать с отцом ждут, – не убивай! Ты ведь не убьёшь, правда?!
Алексей почувствовал внутри какую-то слабину и опустил приклад на грудь, готовый вновь поднять его, чтобы вонзить штык в тело врага. Но, было уже поздно, сгорбленный солдат распрямился, в его руке мелькнул нож и сильным ударом вонзился в грудь Рыбакова. Сознание его поплыло – стало как-то безмятежно – вот, всё и закончилось: а-ах, х-хорошо теперь – войны больше нет, врагов нет и… жизнь продолжается! – сон закончился, надолго оставив Алексея в размышлении о том, что с ним было.
Действуя теперь, как во сне, он вдруг очнулся. Опешившая от неожиданной боли латышка отступила назад и чуть было не рухнула на пол, споткнувшись о кухонный табурет. Это вызвало новый поток площадной брани, хуже прежнего зацепившей Рыбакова какой-то бесчеловечной пустотой и жестокостью. Его рука, было опустившись после первого удара, снова поднялась вверх и занеслась над побагровевшим лицом латышки. Вот, ещё мгновение, и она опустится с большей силой, чем в первый раз. Тогда уже, может статься, удар придётся по-мужски крепким и…