Треть жизни мы спим - стр. 2

Из врачебного кабинета он вышел, сжимая выписку с диагнозом, и, равнодушно взглянув на сидевших в очереди мужчин, молодых и старых, потащился по коридору, повторяя под нос: аденокарценома, аденокарценома девять по глиссону, но сколько он ни проговаривал этих слов, ему не удавалось примерить их на себя, словно все это был сон или ошибка, да-да, ошибка, и болезнь не имела к нему никакого отношения. Врач сказал, что рак простаты, даже такой запущенный, в наше время еще не конец, а потом пробормотал что-то о повышенной щелочной фосфатазе в его анализах и возможных метастазах в костях, но он пропустил это мимо, а теперь гадал, не вернуться ли ему обратно, чтобы переспросить, и все же, отмахнувшись, решил, будь что будет. Первый испуг сменился странным чувством, будто с ним ничего не может случиться дурного, мало ли существует болезней, миллион, если верить интернету, даже от гриппа рискуешь умереть, просто само слово рак по привычке пугает, а ведь медицина шагнула далеко, рак для врачей теперь тоже что-то вроде гриппа. Но эта легкость быстро слетела с него, как сорванная ветром шляпа, и страх выступил потом на лбу. Ему захотелось плакать, как маленькому, и, приставая к прохожим: спешащей мимо женщине с набитыми сумками, молодому парнишке, курившему сигарету, лохматому бродяге, выставившему увечную ногу и положившему перед собой вместо шапки женскую кожаную сумочку, порезанную сбоку, с биркой дорогой фирмы, чьи сумки стоят не меньше тысячи долларов, и где он только ее нашел, двум старушкам, которые, усевшись на скамейку, достали термос и бутерброды, маленькой девочке в вязаной шапке, ведущей на поводке абрикосового пуделя, женщине, на ходу поправляющей помаду на губах, поглядывая вместо зеркала в экран мобильного телефона, пожаловаться им всем – и девочке, и бродяге, и парнишке, и старухам, и женщине – представляете, у меня рак, надо же, рак, кто бы мог подумать, с чего вдруг, мне ведь всего пятьдесят пять, а врач что-то сказал про метастазы в костях, в моих костях, вот в этих, которые вы можете нащупать, впрочем, не надо, не стоит, зачем вам это.

Домой он отправился пешком, и с каждым шагом у него тяжелело на сердце. Опустившись на скамейку в маленьком сквере, стал разглядывать выписку, в которой ни черта не понимал, кроме одного: что теперь с ним будет, неизвестно. Зазвонил мобильный, и, сняв трубку, он все выложил другу, с которым вот на этом же бульваре, а может, на соседнем, они пили пиво лет эдак тридцать назад, и друг, присвистнув, внимательно выслушал его и неуместно пошутил про второе сердце мужчины, сказал пару ободряющих фраз, мол, все будет хорошо, медицина знаешь какая стала, и не такое сегодня вылечивают, а потом, без всяких предисловий, перешел на недостроенную дачу, трехэтажную, с двумя пристройками и подземным гаражом, которым очень гордился, они еще вместе обсуждали его проект, а через десять минут, сославшись на жену, которая, кстати, передает большой привет и приглашает в гости, ведь они сто лет не виделись, попрощался. И тогда он, теребя в руках телефон, вдруг подумал, вспомнив, сколько лет друг занят этой дурацкой стройкой: а ведь я, может, не доживу до того дня, когда дача будет достроена, и эта внезапная мысль, такая житейская и пустая, иголкой вонзилась в грудь. Он зачем-то набрал номер любовницы, при воспоминании о которой в нос ударил запах карболки, решив, что именно ей нужно позвонить первым делом, ведь в конце концов, хоть и бухгалтером, а все же работает в больнице, но любовница долго не снимала трубку, и когда все же ответила на звонок, удивленная его настойчивостью, раздраженно прошептала, что до конца месяца не приедет к нему, нечего и названивать. У меня рак, плаксиво сказал он, и проходившие мимо женщины, чернявые, полные, рано состарившиеся, наверное, приехавшие с юга, обернулись, задержав на нем взгляд. На том конце вскрикнули, и он, расстегнув ворот пальто, вытер ладонью взмокшую шею, рак на третьей стадии, и врач что-то говорит мне про метастазы. Чернявые женщины еще раз обернулись, с неподдельным любопытством, даже сочувствием, оглядев его, но любовница, пробормотав, что перезвонит позже, после работы, положила трубку. Он продолжал прижимать мобильный к уху, вслушиваясь в тишину, и ему казалось, что та перетекает из телефона прямо в голову, наполняя ее пустотой, и эта пустота бежит по венам, сворачивается в желудке, заполняет каждую клеточку, а сам он, уже пустой изнутри, вот-вот будет изъеден пустотой, словно ржавчиной, и, продуваемый насквозь ветром, растворится, как будто его никогда и не было, а на скамейке останется лежать его костюм, специально выглаженный для поликлиники, старая шляпа, трилби, сшитая на заказ лет пятнадцать назад, папка со справками, снимками, медицинскими выписками и мобильный телефон, который он еще недавно носил в нагрудном кармане, как ребенка под сердцем, а теперь ненавидел, словно это телефон был виноват в том, что в списке контактов сотня номеров, а позвонить-то и некому.